одно меня в нем восхищало: ему было плевать, кто ты там, Шакил О’Нил или Коби Брайант, он прессовал всех.

Если Коби атаковал и начинал десять раз подряд пробрасывать мяч у себя между ног, прежде чем сделать пас, Дел брал тайм-аут и говорил ему: «Пасуй чертов мяч!» – и если Коби начинал что-нибудь ворчать в ответ, Дел тут же засаживал его на скамейку.

Это впечатляло, но в какой-то момент один из подручных Басса подошел к Делу посреди игры и хлопнул его по плечу. Он сказал Делу: «Верни пацана в игру». Я так и не узнал, как звали этого человека, но он там был, постоянно крутился около нашей скамейки и разговаривал с тренером, пока мы пытались обыграть «Сан-Антонио».

Тем временем болельщики скандировали «Коби! Коби!», так что у Дела Харриса не осталось выбора. Ему пришлось вернуть Коби в игру.

Даже тогда было очевидно, что Коби особенный. Он отличался от всех с самого первого дня. Помню, как на первой тренировке с ним я зашел в зал и увидел тощего пацана, вытворявшего всякую фигню в духе And One: высокие кроссоверы, дриблинг между ног, проносы и прочие трюкачества из уличного баскетбола. Эдди Джонс и Ник Ван Эксел смеялись над ним, но я подмечал, что он никогда не перестает работать. Он работал усерднее любого из нас. Тогда я стал думать: «Черт, этот парень будет в полном порядке».

Он был очень молод и незрел в каких-то вещах, но одно могу сказать вам наверняка: Коби сейчас делает все то, что обещал мне делать когда-то давно. Как-то раз мы сидели в автобусе, и он сказал мне: «Я стану лучшим снайпером «Лейкерс», выиграю пять-шесть чемпионств и стану лучшим игроком в лиге». Я такой: «Ага, как скажешь». Затем он посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Я стану Уиллом Смитом NBA».

Одно дело, если бы этот парень только трепал языком, но он всегда пытался привнести в свою игру что-то новое, чтобы улучшить ее. Если тренировка начиналась в 10:00, я мог изредка приходить к девяти, если мне нужно было поработать над чем-то индивидуально, Коби же приезжал тренировать броски с семи часов. Порой он отрабатывал свои движения без мяча. Заходишь в зал и видишь, как он резко ускоряется, кряхтит и мечется туда-сюда, как будто ведет мяч или бросает – вот только самого мяча нигде не видно. Я думал, что это как-то странно, но я уверен, ему это помогало.

Коби и я поначалу хорошо ладили. Мы мало времени проводили вместе, потому что он был тихим парнем, еще слишком юным, чтобы ходить по клубам и все такое. Я не знаю, чем он занимался, потому что он все держал в себе.

Объединяло нас то, что первый год в «Лейкерс» для нас обоих выдался непростым.

У нас в команде не было подходящих ребят, чтобы регулярно побеждать. Ник Ван Эксел был нашим разыгрывающим, но он был слишком занят попытками стать звездой, и было видно, что вскоре его место займет Дерек Фишер, тихий и неприметный тип. В итоге так и произошло, и с этого момента Нику стало наплевать. Эдди Джонс должен был стать еще одним ветераном нам в помощь, но большую часть времени он проводил, оглядываясь через плечо на Коби. Он знал это, я знал это, Коби знал это. Дни Эдди Джонса в «ЛА» были сочтены. Коби готовился занять его позицию.

А послушать Коби, так он всю команду собирался под себя подмять. Моя реакция на это была такой: «Не так быстро, юноша».

В первый год в «Лейкерс» я пропустил двадцать восемь игр из-за травмы колена. У меня случилось переразгибание колена, перелом кости и частичный разрыв сухожилия. Какое-то время я был совсем плох. Когда я вернулся, я играл с бандажем, но уверенности в ноге у меня не было никакой. Без меня команда шла с показателями 16:12. Но даже при всем этом свой первый сезон в ЛА я завершил в пятерке лучших игроков лиги по набранным очкам, подборам, проценту реализации бросков и блок-шотам.

Осенью 1996-го составили список из пятидесяти лучших игроков NBA всех времен, и я тоже в него попал. Я был немного удивлен, потому что моя карьера еще только начиналась, но было очевидно, что это большая честь. По плану все избранные в список лучших должны были отправиться на Матч Всех Звезд-1997 в Кливленд, где устраивали пышную церемонию по случаю 50-летия NBA.

Из-за травмы колена мне наложили гипс, а перелет в самолете мог вызвать отек, поэтому Джерри Уэст строго-настрого запретил мне лететь на матч. Он сказал: «Шакил, ты должен делать то, что будет идти на пользу «Лейкерс», а мы не можем себе позволить усугублять эту травму еще сильнее». Мне это тоже показалось правильным. Единственной возможностью для меня попасть туда был рейс в частном порядке, но «Лейкерс» не собирались разрешать мне такое. Джерри очень не хотел, чтобы я торопился с возвращением после травмы.

Джерри тоже выбрали в число пятидесяти лучших игроков всех времен, но он тоже не поехал на церемонию.

Я не думал, что это так уж важно, но внезапно люди начали говорить: «Да кем Шак себя возомнил? Почему он не поехал?» Вместо того чтобы на минутку взять паузу и осознать, что у меня травма, они начали твердить: «Шак высокомерен».

Вся эта критика несколько ошарашила меня. Мою кандидатуру вроде никто не лоббировал. Я даже не знал, кто голосовал в этом опросе. Я согласен с тем, что парочка игроков заслуживала того, чтобы оказаться в списке выше меня. Доминик Уилкинс, Сидни Монкриф – они были блестящими игроками, изрядно потрудившимися в лиге еще до меня. Но у меня не было никакого права голоса во всей этой истории.

Джерри Уэста они тоже песочили за то, что он не поехал. У него была запланирована операция на носу, с которым у него были большие проблемы из-за многочисленных переломов, полученных во время карьеры, так что у него было оправдание.

Я узнал истинную причину, по которой Джерри Уэст туда не поехал, лишь спустя много лет. Оказывается, «Орландо Мэджик» предъявили обвинения «Лейкерс» в подлоге за то, что те меня подписали. Когда Джерри услышал об этом, он как с цепи сорвался. Людям в руководстве NBA он сказал: «Вы ставите под сомнение мою честность, честность Шакила и честность Джерри Басса. Я вам гарантирую, что никто и никогда не вступит в преступные отношения с командой, принадлежащей доктору Джерри Бассу». Дэвид Стерн ответил, что все понимает, но расследовать