сидела, подперев лицо ладонью, и любовалась тем, как он в задумчивости поглощает засушенную субстанцию, которую тогда называли хлебом. В ее глазах смешались жалость, восхищение и что-то очень трепетное, что не ускользнуло от цепкого взгляда Зои. Та в свою очередь удивилась сама себе – милая житейская сцена вызвала в ней какую-то обиду и злость. Неужели ревность? Если бы Шура узнал, что у революционерки, у которой, казалось, вместо сердца – могильный камень, вдруг всколыхнулись какие-то эмоции, да еще такие низменные, если не сказать, мещанские, он бы не поверил в это. Но Александр настолько был поглощен семейной трагедией, что не замечал ни влюбленных флюидов Жени, ни закипающих страстей внутри Зои.

– Твои вещи, – Зоя бросила перед Шурой узелок со скромными пожитками, выстрелив молнией презрения в Женю. Какая-то серая курица – не идет ни в какое сравнение с роковой красоткой в кожанке и красной косынке. Машинистка, несмотря на весь свой скромный вид, не осталась в долгу и метнула такой же взгляд в ответ.

Шура вздрогнул, увидев перед собой бывшую возлюбленную. Он никак не ожидал лицезреть богиню революционного террора у себя в конторе.

– Ну, я пошла? – Зоя отчасти была обескуражена реакцией молодого человека. Он не ползал на коленях, не цеплялся за ноги, умоляя остаться. Она была уверена, что за те дни, что они не виделись, Шура достаточно настрадался и сделает все, чтобы вернуть ее. Неужели он променял ее на это бледное существо в скучно-сером, бесформенном одеянии?

Саша лишь пожал плечами, посчитав ее вопрос риторическим. Разве можно остановить шаровую молнию? Все равно, что встать на пути у несущегося бронепоезда. Если Зоя решила уйти, она уйдет. Гибель Кобылина и Глеба будто контузили его. В своей заторможенности, он даже не понял, что некогда любимая им амазонка дает ему шанс на примирение. Но Шура этим шансом не воспользовался. Если бы его спросили, сознательно он это сделал или нет, он бы не знал, что ответить.

Зоя покинула кабинет, хлопнув дверью.

– А где же Вы теперь живете? – участливо поинтересовалась Женя, понимая, что означал узелок с вещами. Она свой шанс упускать не собиралась.

– У сестры… Ей сейчас нужна поддержка.

– Безусловно! Знаете, я Вами восхищаюсь – не часто встретишь таких заботливых братьев!

– Да что Вы… это совершенно не то… – Шуре не хотелось вдаваться в подробности.

– Вы говорили, она ждет ребенка? Когда же срок?

***

Через несколько дней Мариэтта родила мальчика, которого назвала Игорем, как хотел Глеб.

Теперь у молодой мамы не осталось времени сидеть на подоконнике, витая в фантазиях. Жизнь стала крутиться вокруг новорожденного. Братья вздохнули с облегчением. Сергей, который отлично помнил состояние матери перед там, как она наложила на себя руки, особенно обрадовался произошедшим с сестрой изменениям. Безусловно, она все еще горевала по Глебу, но ее страдания уже не заставляли окружающих задумываться о возможных диагнозах.

VIII

Григорий Григорьевич открыл глаза. Рассветное сентябрьское солнце щедро золотило волосы Веры Федоровны, заснувшей рядом в кресле. Какое это было счастье, видеть свою любимую, преданную жену рядом. Она одна вселяла веру и заставляла думать, что вселенная еще существует, что в самом эпицентре апокалипсиса сохранился островок прежнего мира.

Гриша был очень слаб. Пока он не мог встать, Вера была ему и женой, и сестрой милосердия. Обмывала, кормила с ложечки. Она свято верила, что муж поправится. Даже не допускала мысли, что, вырвав супруга из цепких лап смерти в ту ночь, она снова позволит болезни взять верх.

Партизанский отряд Шкуро снова отбил Кисловодск. По городу вновь замелькали волчьи папахи. Обласканные солнцем улицы городка стали еще светлее от улыбок обывателей, которые с радостью встречали своих освободителей. Лишь страх, что в Кисловодск вернуться красные, омрачал долгожданное счастье горожан. Елисеев хотел вступить в отряд Андрея Григорьевича в надежде, что настанет время, когда они отобьют у большевиков не только юг России, но и Петроград, а потом и всю страну. Однако его больное сердце еще не было готово к подвигам. Он вышел из дома, но вынужден был присесть на ступеньки крыльца, чувствуя, что его изношенный насос отказывается качать кровь по венам в полную силу. Голова страшно кружилась.

Недобрые предчувствия жителей Кисловодска оправдались. Отряду Шкуро вскоре пришлось отходить, но в этот раз казаки решили не оставлять высшее общество на милость большевиков. Они объявили сбор всех желающих уйти с ними у Пятницкого базара. Однако необходимо было найти средство передвижения. Григорий Григорьевич еще не в состоянии был передвигаться на значительные расстояния, особенно по крутым подъемам и спускам городских улиц, поэтому Вера Федоровна взяла на себя поиск телеги. Поздно вечером она изнеможенная, но довольная вернулась домой.

– Верочка, любимая, ну разве можно так над собой измываться? – ворчал Гриша: – Ты совсем не бережешь себя! Хочешь слечь так же, как я?

– Дай мне четверть часа, Гриша! Я отдышусь и все тебе расскажу, – она рухнула на стул, не в состоянии даже расшнуровать свои ботильоны. Переживания и усталость темными кругами под глазами оставили свои следы на ее красивом лице.

Григорий, кряхтя, опустился перед женой на колени и снял с нее обувь, освободив распухшие от отеков ноги Веры.

– Гриша, прекрати немедленно! Тебе нельзя наклоняться! – но она слишком устала, чтобы активно сопротивляться.

Елисеев обнял супругу за ноги и поцеловал ее колени. Его распирало от любви и чувства благодарности. Он был жив исключительно стараниями своей обожаемой Верочки. Этот спонтанный жест Гриши необычайно расторгал его жену. Она наклонилась и прижалась губами к его макушке. Обнявшись, они просидели несколько минут.

– Я нашла нам телегу, – сообщила, наконец, Вера Федоровна, помогая Грише подняться: – Нужно собираться. Завтра утром выступаем на Тамбиевский аул.

Переход горожан в аул представлял собой жалкое зрелище. Несчастные беженцы передвигались вдоль аккуратных бархатных складок Кавказского предгорья, кто на чем. Некоторые вынуждены были идти пешком, обвешанные тюками со скудными пожитками. На телеге, в которой ехали Елисеевы, разместилось еще три семьи – банкир с супругой и доктор с женой и сыном. В этой грустной процессии были замечены и великие князья – Борис и Андрей Владимировичи.

Вдруг колонну беженцев обстреляла артиллерия большевиков. Началось паника. Экипажи и люди заметались по дороге. Телега Елисеевых съехала в сторону, пытаясь скрыться от разрывавшихся над головами снарядов. Они так гнали лошадь, что вдруг осознали, что слишком оторвались от основной колонны. Это было небезопасно, ведь кругом были отряды красных. Не дай Бог наткнуться на них.

– Ты только не волнуйся, – тихонько повторяла супругу Вера, которая, казалось, боялась сердечного приступа