Я вспомнил Клуб Старших. И как мне выкалывали глаза…

– А что же тогда? – спросил я. – Кого мне звать на сторонуСвета? Торговцев, что ли? Им вообще все по фигу!

– Ты должен делать добро из зла, потому что его больше не изчего делать, – твердо сказал Котенок. – Это кто-то из людей сказал. И сказалправильно. Если Крылатые считают, что они на стороне добра, на стороне Света –заставь их быть добрыми!

– Ни черта себе! Заставить быть добрыми?

– Да! Заставь их говорить о Свете, чтобы они поверили внего! Заставь их не просто называть себя хорошими и добрыми! Заставь их статьтакими!

– Как я могу это сделать? Я же мальчишка, хоть и с Настоящиммечом!

– Хотел бы я посмотреть на мальчишку, который признается,что он мальчишка, – с какой-то грустной ухмылкой сказал Котенок.

Минуту я молчал, а потом ответил:

– Зря мы отдали Настоящее зеркало. Я хотел бы в негопосмотреть.

– Для тебя все зеркала – Настоящие, – сказал Котенок иотвернулся.

Вначале я не понял. А потом встал и подошел к зеркалу удвери.

Зеркало как зеркало. Самое обычное. Пыльное, с облупленнымикраями, послушно отражающее мою физиономию. Лицо обыкновенного мальчишки,бледное, почти как у Крылатых, с растрепанными волосами, тонким шрамом на щеке– старым-престарым шрамом… Вот только глаза светятся, словно смотришь сквозьпрорези в маске на звездное небо.

Это было так просто – и я так боялся это сделать… Словнопрыгая с башни Крылатых, я посмотрел в зеркало Настоящим взглядом. И успел ещеувидеть, как зрачки вспыхнули белыми искрами, прежде чем мое отражениерастаяло. Теперь я видел в зеркале лишь комнату, спящего Лэна и Солнечногокотенка, который тихо сказал:

– Жди, ты не сразу увидишь себя… Жди.

И словно услышав его слова, в зеркале вновь проступило лицо.Мое – и не мое. Оно было взрослым – тому, кто смотрел на меня из-за стекла,могло быть и двадцать, и тридцать лет. Но не это было самым страшным.

Тот – за стеклом – улыбался. Приветливо улыбался, словнонаконец-то дождался встречи и безмерно этому рад. Лицо у него было спокойным иуверенным. Это он – не я – хотел уйти из дома. Это он – не я – легко и красивоотомстил Ивону. Это он – не я – сумел пройти Лабиринт, потому что давно негрустил по маме, не боялся отца и не собирался умирать за друга.

– Почему? – спросил я, но губы моего Настоящего отражения нешевельнулись. Ему этот вопрос был ни к чему, он знал ответ.

– Потому что ты такой, – грустно сказал Котенок. – Тысовсем-совсем взрослый, который ненавидит быть ребенком.

– И ты знал, что я такой?

– Да.

Я посмотрел на Котенка, а когда вновь повернулся к зеркалу,там опять был мальчишка.

– Он жестокий, – ни к кому не обращаясь, сказал я.

– Конечно.

– И злой.

– Вовсе нет. Ты жестокий, когда добиваешься своего. Но целиу тебя добрые, Данька.

Я молча подошел к кровати, разделся, лег под одеяло и лишьпосле этого спросил:

– Так часто бывает, Котенок?

– Так, как с тобой, редко. Чаще наоборот, когда во взросломживет ребенок. И вот это страшно. Тогда можно смело говорить – он милосердный излой. Он мягко и нежно добивается зла… А теперь спи, Данька. Давай будем всерешать завтра.

Меня разбудил Лэн. Потряс за плечо и чуть виноватым голосомсказал:

– Данька, завтракать пора. – И тут же, без всякого перехода,добавил: – Извини, что я вчера на тебя дулся. Понимаю, тебе не хочетсявспоминать этот Лабиринт…

– Да брось, проехали уже, – успокоил я. – А где наш мудрый ипушистый?

– Вниз пошел, ему есть захотелось, – с готовностью ответилЛэн.

Вчерашний день как-то стерся у меня из памяти. И Лабиринтказался ерундой, и страхи его – детскими, ненастоящими. Меч я взял, это хорошо.Лэн за мной в Лабиринт не лазал – еще лучше. А что в глубине души я взрослый ижестокий, так и что с того? В возрасте мы с моей сущностью когда-нибудьсравняемся… А жестоким я не был и не буду.

– Лэн, а в Лабиринте я тебя встретил, – похвастался я,умываясь. – То есть не тебя, это Меч меня обманывал.

Лэна мои слова не обрадовали. Он перестал плескать в лицоводой и смущенно спросил:

– Данька, ты что, меня боишься?

– Не тебя, а за тебя, дурак, – сказал я с обидой. – ВЛабиринте тебя… то есть ненастоящего тебя, похитили Летящие. Это у меня такойстрах был, представляешь?

Лэн смутился еще больше:

– Так ты меня там спасал? А я еще злился вчера…

– Нет, это был не Настоящий страх, – признался я. –Настоящий – другой. Пошли завтракать?

– Пошли, – скучным голосом сказал Лэн.

Мы спустились по лестнице. Ножны хлопали меня по ногам –одни тяжелые, с мечом Туака, другие совсем-совсем легкие – это были ножныНастоящего меча.

Народу в «Заведении» стало еще больше, Магда носилась междустоликами не одна, а с незнакомой девицей, их постоянно окликали, требуя вина.И неудивительно.

Котенок висел над блюдцем со сливками и неторопливо лакал.

– Ты зачем это делаешь? – прошипел я, садясь за столик.

– Настало время, – невозмутимо заявил Котенок, с видимымсожалением отрываясь от опустевшего блюдца. – Теперь уже можно… Лэн, а ты чеготакой кислый?

Лэн что-то буркнул и принялся ковырять в тарелке – жаренаярыба вперемешку с картошкой.

– Они тут решили, что мы тоже коты, – предположил я. –Точно, Лэн? Все время рыбой кормят.

Ответить Лэн не успел – к нам подошла какая-то женщина. Яподнял на нее глаза – и узнал. Гарет, жена торговца! Я зашарил взглядом постоликам, но Габора не увидел. А вот их рыжая дочка сидела метрах в пяти инахально улыбалась мне!

– Привет, Крылатые, – весело сказала Гарет. – Я присяду?

– Конечно. – Лэн торопливо отодвинул один стул. Тоже мнеджентльмен!..

Гарет обвела нас изучающим взглядом и снизошла дообъяснений:

– Как услышала про двух Крылатых с котенком, так сразу поняла– это о вас. Герои дня. С нами-то Котенок больше отмалчивался.

– Говорить было не о чем, – хмуро сообщил Котенок, забираясько мне на руки. Я погладил его. И чего он так завелся?