«Это означает приветствие», – пояснил Мааюн Волкодаву.

За первым узлом последовали другие… ещё, ещё и ещё.Вплетались новые нити, цветная тесьма то сужалась, превращаясь в пухлыйузорчатый шнур, то вновь ширилась подобием кружевной сетки.

«Человек», «идти», «друг», «пища», «лодка», «ночлег»… –быстро работая пальцами, называл Мааюн узлы и узоры.

Тут Волкодав припомнил обширные нитяные полотна сходногоплетения, показавшиеся им с Эврихом стенными украшениями итигульских жилищ, иему сделалось стыдно. Вот ведь как! Похоже, книги и летописи горцев всё времябыли у них перед глазами, только они умудрились их не заметить!

Он сразу положил себе непременно рассказать Эвриху, еслижизнь вздумает улыбнуться ему и они ещё когда-нибудь встретятся.

Тхалет всё бросался напоминать и советовать старшему брату,и тот в самом деле дважды распускал узел-другой, чтобы усилить или слегкаизменить значение предыдущих. Йарра больше помалкивал. Мать и отец, уехавшие сним, маленьким, на другую сторону моря, конечно, научили его письменной вязисвоего племени. Но, поскольку не было каждодневной необходимости, навык так ихранился в памяти невостребованным, обретя звание насущного только недавно,после возвращения в горы. Оттого Йарра, похоже, всё никак не мог достичьбеглости в праотеческой науке и почти не принимал участия в составлении письмак Панкелу по прозвищу Синий Лёд, жившему в Захолмье при устье Потешки. Завладевкусками и обрывками цветных нитей, оказавшимися ненужными Мааюну, Йарра уселсяв сторонке и принялся сосредоточенно выплетать нечто своё. Узлы разные вяжет,решил Волкодав. Умение проверяет…

Сам он на память отроду не жаловался. Зря ли когда-то спервого прочтения чуть не наизусть запоминал длинные классические поэмы, да ещёна чужом языке. Когда Мааюн кончил вязать письмо и торжественно вручил егоВолкодаву, тот разгладил длинную тесьму на коленях и попытался разобрать смысл.Конечно, он смог уловить далеко не все тонкости, но в целом получалосьдостаточно складно.

«А почему, – спросил он, – этому человеку,Панкелу, дали такое прозвание?»

«Потому, – ответил молодой итигул, – что однаждывесной, когда лёд уже напитался водой, посинел и стал ненадёжен, он провалилсяв воду и едва не отправился рыбам на корм».

Они сидели в корчме у Айр-Донна, в комнатке, за которуюславный вельх наотрез отказался брать с Волкодава плату, утверждая, что и безтого, ежели по уму, должен был бы передать ему во владение половину «БелогоКоня». Стены во всём доме были, к величайшей радости венна, бревенчатые. В знакуважения к постояльцу служанки сразу покрыли их занавесями с вышивкой,изображавшей птиц на ветвях. Вышивка была двусторонняя. Переверни её, и увидишьне изнанку с торчащими нитками, а такой же узор. Разве только день в этомптичьем лесу сменится ночью, потому что серебристая изнанка листьев обернётсялунным блеском на верхней их стороне, да в ярких пятнышках на хвостах и крыльяхпернатых поменяются местами цвета. Искусство подобной работы вельхскиемастерицы ревниво хранили, передавая от матери к дочери. Вот такая комнатка,напоминавшая и добрую веннскую избу, и круглый вельхский дом под соломеннойкрышей, вместо внутренних стен разгороженный занавесями. Славно в таком месте ибеседу вести, и за столом угощаться, и хорошие сны под одеялом смотреть…

Когда же вечер сделался поздним и горцы, а с ними КлочокВолк, собрались уходить, светлокожий Йарра чуть задержался на пороге, приотставот названых братьев.

«Вот, – сказал он тихо, чтобы никто не слышал, –возьми…»

И в руку Волкодаву лёг маленький обрывок тесёмки, вернее,один сложный узел с подвязанным к нему другим, поменьше. Венн присмотрелся, ичем дольше смотрел, тем большее чувство странной тревоги внушала емупереплетённая нить. Хотя, спрашивается, что может быть тревожного в обычнойодноцветной тесёмке? Или… всё-таки не вполне обычной?

«Что это? – спросил он столь же тихо, ибо понял, чтоЙарра понизил голос совсем не случайно. – Вот тут моё прозвище, как японимаю. А большой узел что значит?»

«У нас с ним не шутят, потому что имя ему беда, –сказал Йарра. – По дороге, которую ты завтра начнёшь измерять,когда-нибудь пройдёт хоть один итигул. Или просто кто-то, кто нам родня. И еслион найдёт этот знак, мы поймём, что с тобой случилось несчастье, и поможемтебе. Или… – тут он помолчал, – или отомстим за тебя».

Волкодав пристально посмотрел ему в глаза… Произнеси такоепочти любой из тин-виленских мальчишек, можно было бы заподозрить пустуюребяческую трепотню, ибо есть ли на свете мальчишки, не жаждущие опасныхприключений и тайн? Беда была в том, что Йарра ни к каким приключениям нестремился, наоборот, он успел их повидать столько, что хватило бы на нескольковзрослых. Он вправду был ещё подростком, но что такое беда, знал даже слишкомхорошо. И потому Волкодав принял у него знак выручки и отмщения, непеременившись в лице, и лишь коротко поблагодарил:

«Спасибо тебе».

Уж так расположена и устроена была Тин-Вилена, что никто изпутешествующих сушей (горой, как выразились бы венны) этими местами на северили на юг не мог её обойти. Разросшийся город занимал почти всё пространствомежду бухтой и непролазными обрывами предгорий. Хочешь не хочешь – посетивыселки, а то и старый город, Серёдку. Заплати пошлину, если идёшь без товараи, стало быть, не собираешься ничего продавать…

Волкодав с Клочком, мономатанцем Урсаги и двоими итигуламиуже выходили в ворота, отделявшие старый город от северных выселок, когда слухабывшего Наставника достиг голос нищего калеки, сидевшего на земле возле ворот.

– Подайте на хлеб, добрые люди… Пять дней не жрамши,брюхо к спине липнет… Подайте, добрые люди…

Прежде этого человека здесь никто из них не видал. Одну ногуон поджимал под себя, а другую вытянул прямо вперёд; засученная штанинапозволяла видеть струпья и язвы, густо испещрившие нездоровую синюшную кожу.

Нынче у Волкодава, против всякого обыкновения, был при себеполный кошелёк денег, однако за просто так он их кому попало раздавать вовсе несобирался. Он вообще особым милосердием не отличался и, в частности, полагал,что этот нищий вполне мог бы если не тянуть с рыбаками сети, то чинить их, сидяна берегу, – уж точно. Не хочешь? Предпочитаешь клянчить на пропитание,сидя в пыли и обрядившись в рогожу[13], чего ни один человек,сохранивший к себе мало-мальское уважение, не сотворит?.. Ну и моё-то какоедело, добудешь ты себе пожрать или нет?..

Похоже, сегодня такого же мнения дружно придерживалосьбольшинство горожан и заезжих. Подавали плохо. Кривобокая глиняная мисочка длямилостыни стояла почти пустая. Попрошайка даже не заметил оглянувшегосяпрохожего и продолжал бубнить себе под нос, негромко, привычно, на одной ноте: