– Подайте на хлеб… В Самоцветных горах оставил я своюжизнь… Подайте…

«Что???»

Совсем неожиданно для учеников Волкодав шагнул в сторону – иопустился перед нищим на корточки.

– Говоришь, в Самоцветных горах?

Подобных просителей милостыни он немало встречал вСаккареме, у границы которого, в сердце дикого и почти непроходимого горногокрая, не присвоенного ни одной соседней державой, высились три проклятых Зуба.Встречались среди тех нищих всамделишные бывшие каторжники, кем-то отысканные ивыкупленные из неволи, но успевшие утратить и силы, и волю к деятельной жизни:даже свобода не могла их исцелить, и они сломанными щепками плыли в никуда потечению дней… Были, как водится, и обманщики…

Здесь, в Тин-Вилене, нищих калек, поминавших загубленную наподземной каторге жизнь, Волкодав не встречал ещё ни единого разу. «Эк же тебя,братец, далеко занесло…»

Побирушка запоздало встрепенулся, поднял голову. Неопрятнаяборода, мешки под глазами… На какую-то долю мгновения Волкодав успел перехватитьцепкий, ощупывающий взгляд.

Глаза нищего, впрочем, тут же снова стали тусклыми и тупыми– глаза человека, думающего не о жизни, а только о том, как бы прожить-пережитьсегодняшний день. Раздобыть грошик-другой – кусочек съестного – и по возможностивыпить… Однако и Волкодав не вчера начал присматриваться к людям. Краткогомгновения оказалось достаточно. «Так… Понятно…»

Взгляд лицедея.

Когда-то – он был тогда гораздо моложе и понятия не имел омногом из того, к чему привыкли жители больших городов, – он впервыеувидел представление на рыночной площади. Представляли, как водится, легенду одревних героях, соратниках Богов в битвах со Злом. Юный венн, тогда уже,впрочем, носивший в волосах изрядно горного снега, протолкался к самымподмосткам… Увиденное захватило его. Человек в латах и чудовищной маске – воинТьмы – заносил меч над головой поверженного героя, и Волкодав, хотя понимал,что всё совершалось вроде не очень по-настоящему, едва не рванулся на выручку…так, как делали дома, когда ряженые представали кто Изначальным Кузнецом, ктоБогом Грозы, а кто и вовсе Мораной… Но тут он рассмотрел глаза лицедея,которого собрался было спасать. Это не были глаза героя, пытавшегося не датьСолнцу погаснуть. Это были глаза опытного ремесленника, прикидывающего, хорошоли удалось сегодняшнее изделие и, стало быть, велика ли окажется выручка.

И наваждение сразу рассеялось: злодейский меч вновь сталкрашеной деревяшкой, а кровь, текущая из жутких ран, – соком вишен, ловкораздавленных под одеждой. Венн повернулся к подмосткам спиной и началпроталкиваться обратно, долой из толпы. Зрители, которым он помешал смотретьпредставление, шипели на него, толкали локтями…

Он тогда битых полдня ходил удручённый, а потом приступил кМатери Кендарат: «Как же так? О святом ведь… Не понимаю…» – «Больно строго ты снего спрашиваешь, – улыбнулась она. – Не может же он каждый деньпо-настоящему умирать. Душа сгорит. А у него семья небось, дети. Кормить надо…»

Тут ему стало совестно уже за себя, взявшегося судить, нопотом и это прошло, и он понял: какой камешек ни подними – непременно окажется,что у него тысяча граней, и из этой-то непростоты и сложена жизнь.

…Нищий выставил перед собой миску и прошамкал:

– Подай, добрый господин.

На самом деле можно было подниматься и уходить, и, наверное,именно так и следовало сделать. Причём молча. Однако Волкодав всё же неудержался и повторил:

– В Самоцветных, значит, горах?

– Да, да, – закивал побирушка. И потянул в сторонуобрывки жёсткой рогожи. – Вот, смотри, добрый господин…

Собственно, Волкодав уже знал, что именно увидит. На правойстороне груди у нищего виднелась грубо исполненная татуировка: три зубца вкруге.

– Без вины пострадал… – привычно бормоталкалека. – Не пожалели мальчонку… Вот, клеймо возложили… Пять летнадрывался…

– Вышел-то как? – спросил Волкодав.

– А сбежал… Как все оттуда бегут… Двенадцать душ нас впобег ушло, один я до дому добрался, а отца-матери уже и на свете нету…

Так-то вот. «Как все оттуда бегут…»

В самом Волкодаве бывшего невольника не распознал бы толькослепой. Отметины, благо, были такие, что, не в пример фальшивой татуировке,останутся при нём до конца дней: шрамы от кандалов и кнута, переломанный нос.Мнимый каторжник слепым отнюдь не был. «Что ж ты дорогих камушков мешочекоттуда не прихватил? – собрался было сказать ему Волкодав. – Каквсе?..» Неуклюжие и, что хуже, недобрые это были слова, и хорошо, что он так ихи не произнёс. А не произнёс просто потому, что не успел раскрыть рта.Попрошайка вдруг запел, видимо, из последней надежды разжалобить собеседника:

Дробит кирка тяжёлый камень,

Вверху ворота на замке.

Я, молодой, звеню цепями,

Как прежде – чаркой в кабаке.

Уж то-то славно раньше было —

Вино рекой и девки льнут,

А нынче все меня забыли

И по спине гуляет кнут.

Я рос балованным мальчишкой,

Теперь как вспомню – хоть топись,

Меня любили даже слишком

И тем мою сгубили жизнь…

Подобных песен Волкодав за свою жизнь наслушался множество.Самая обыкновенная «жальная» – воровская баллада о злодейке судьбе, бросившейдушу в жестокие жернова обстоятельств. Но…

Но до сих пор их ни разу не пели на мотив разудалойсаккаремской свадебной плясовой.

Правду молвить, на саккаремских свадьбах венну гулять недоводилось. Мёртвых в той земле он хоронил… Да. А вот мимо радостных событийего как-то всё проносило стороной. И вышло, что плясовая подняла со дна душитёмную муть совсем невесёлого воспоминания. В этом лихом танце – танце удалогожениха – полагалось высоко прыгать и звонко хлопать себя ладонями, попадая попяткам…

Когда-то, очень много лет назад, на крутой горной дорогележала повозка, опрокинутая только что отгремевшим обвалом. Лежала не повозкадаже – просто клетка, снабжённая деревянными колёсами. И один из обитателейклетки, лохматый подросток-венн, прикованный короткой цепью за шею, смотрел начеловека, бешено заламывавшего коленца свадебной пляски. У танцора не былоодного уха – палач государя шада отсёк за воровские дела. Человек громкохохотал и выпрыгивал всё выше, всё яростней… а плясовым кругом ему служиламакушка огромного валуна, только что скатившегося с горы и обретшего оченьзыбкое равновесие. И бессильно стояли на дороге надсмотрщики, сматывая в кольцаверёвку, которую беглый раб так и не пожелал принять из их рук. А тот заходилсяпоследним весельем и танцевал, танцевал – и обломок скалы под ним раскачивалсявсё сильнее, пока, наконец, вся груда битого камня, натужно ворочаясь искрежеща, не начала сползать ниже по склону…