Эта мастерская – норка зятя, человека неглупого, но до мозгакостей русского интеллигента, который с древнейших доцарских времен досвинячьего писка страшился действовать в открытом мире и отвечать за своидействия. За то здесь не боится отвечать за криво построганные доски, засломанное сверло или лопнувшую ножовку. Но отвечать за что-то болеесерьезное...

Да, все тот ж извечный страх российской интеллигенциидействовать, который скрывается под «надо все взвесить, обдумать,сформулировать, оценить, а кто решать будет...» и пр. При этом подается так,что кто дольше всех бездействует, тот самый мудрый, т.к. дольше всехобдумывает! Как в России к власти пришли полуграмотные коммунисты... ну ладно,это перехлест, но все же им противостояли еще более образованная массаинтеллигенции. Или не противостояла? А все обдумывала, взвешивала, оценивала имыслила как спасать Россию? А большевики не мыслили, а пошли и взяли власть?Как получилось, что в самой просвещенной стране мира, в стране, давшей мируГегеля, Шопенгауэра и разных всяких кантов, власть взяла примитивненькая идеянацистов? И в власти пришла вовсе не интеллектуальная сила? Ну, та самая, чтопри слове «культура», хваталась за пистолет? Какого черта мой зятьсаркастически хохочет на кухне, глядя на придурков в правительстве, дебилов вДуме? Они же не сами туда попали!!! Сам избрал, постеснявшись выдвинуть себя,ибо политика – дело грязное, пусть ею занимаются люди грязные. А мы, чистые,так не запачкаемся... Хрен, не запачкаетесь. Уже запачкались куда хуже,позволяя ничтожествам править великой страной. Запачкали всю страну. Обгадилисьна весь мир. А когда они всех вас ставят на четыре кости, не отгавкивайтесь.Терпите, а то и постарайтесь получить удовольствие, ведь вас готовили жить порецептам Империи!

От калитки донесся шум подъехавшего автомобиля. Затемголоса, легкие и четкие шаги, стук каблучков. Калитка отворилась, вошла молодаядевушка, плечи голые, несмотря на непогоду, зато платье длинное, почти долодыжек... хотя разрез сбоку до середины бедра, и мы сразу уставились надразняще мелькнувшую голую ногу.

Она производила впечатление яркого цветка, свежего ипахнущего, в который хочется сразу же сунуть нос. Двигалась быстро, бодро,глаза блестели, а подвижный рот с пухлыми губами с готовностью раздвинулся вширокой улыбке:

– Виктор Александрович?.. Я Ксюша, младшая сестренкаЛеонида. Он там возится с машиной, я не стала его ждать...

Я поклонился, взял ее нежные тонкие пальцы, но целовать нестал, это чересчур, вместо этого задержал в руке, глядя в ее юноеочаровательное лицо:

– Добро пожаловать! Леонид о вас много рассказывал.

– Вот как?

– В самом деле много, – соврал я без всякогостеснения. – Вижу, не преувеличил, когда расписывал, насколько выхорошенькая. Идите в дом, там сынишка вон того, что с шашлыками, покажет вамкак убивать русских солдат с одного выстрела по три штуки... Да какой там счетна людей! Они русских считают на штуки...

Ее улыбка стала просительной:

– А можно, я посижу с вами?

– У нас разговоры не очень-то мягкие, – призналсяя. – Видите, вон Игнатьев... который с газетой, сейчас взорвется!

Она протянула капризно и умоляюще:

– Я очень прошу-у-у...

– Ради бога, – уступил я. – Только нежалуйтесь.

Она тут же устроилась на бревне, даже не стала сразу уж таквыставлять ногу, а бедро у нее просто совершенное, я успел заметитьбезукоризненные линии и холеную изумительную кожу, что явно шелковиста наощупь...

Игнатьев отложил газету, встал, поклонился несколькозапоздало, представился, и тут же, совершенно забыв о красивой женщине, сгневом потряс газетой:

– Вы это серьезно?.. Или ерничаете?.. Я никогда не могупонять, когда говорите всерьез, а когда играете... играете во что-то страшное!..

– Вы о чем? – поинтересовался я.

Глаза мои наконец оторвались от щели на ее платье, чмокнуло,я ощутил как давление в глазных яблоках вернулось к нормальному, а уши моинастроились слушать слова.

– Вы, по сути, защищаете терроризм, – проговорилон с ужасом. – вы защищаете даже не террористов... это всего лишь люди,но... терроризм?.. Это ужасно. Этого я не понимаю. И никогда не пойму.

Он произнес гордо, с достоинством, не понимая даже, чтопризнается в собственной глупости, ограниченности и непроходимой тупости. Хужетого, неспособности учиться.

Я кивнул Ксюше на Игнатьева:

– Видите? Он готов защищать гомосеков, извращенцев,садистов, убийц... Хотя гомосеков и защищать не надо, они уже создали своюпартию, гомосека в президенты метят... А если их гомосек победит, то все, ктотрахается по-старому, будут отнесены к сексуальным меньшинствам, им будетперекрыт доступ к ряду важных должностей...

Она молчала, несколько шокированная моей грубостью, но самаже напросилась и обещала не дергаться, а Белович вдруг вклинился в разговор снадеждой в голосе:

– К должностям? Тогда, может быть, тех, кто постаринке, и в армию брать не будут? А то у меня сыну в следующем году...

– Еще один, – сказал я с отвращением. – Эх...Уже никого не удивляет, что система юриспуденции охватила защитой все на свете:вплоть до убийства червяка или бабочки. И только одно-единственное явление...явление, порожденное чистотой помыслов и жертвенности духа!.. отвергнуто, преданопроклятию. У гомосеков или садистов есть сотни тысяч адвокатов, которые во весьголос доказывают по радио, телевидению, Интернету, что они – благо длячеловечества... а вот это, повторяю, порождение чистых и горячих душ, готовыхна самопожертвование для блага других людей, для блага всего человечества... неимеет своего адвоката!

Игнатьев морщился, затем занялся переворачиванием шампуров,а Белович переспросил с недоумением:

– Так уж и не имеет?

– Нет, – ответил я.

– А вы?

– Ну, я не в счет. Я вообще уникальное существо. Но ктоеще? Поройтесь в памяти. Просмотрите периодику. Дайте поиск по всему Интернету

Как же, понял я по его вздрогнувшему лицу, пороется вИнтернете! Он и на комп едва не бросается с молотком, как на исчадие, чтопогубит культуру.

За калиткой прогудел еще гудок, там слышались голоса, хлопкиладони о ладонь. Когда калитка отворилась, вошел наконец Леонид, улыбкавиноватая, на ходу поспешно вытирает пальцы ветошью, издали помахал всем иубежал мыть руки. За ним шли художник, которого я дважды видел на каких-тотусовках, имени не запомнил, а с ним грациозно двигалась, словно в восточномтанце, закутанная с головой женщина.

Судя по фигуре, очень молодая и яркая, на голове чадра сполупрозрачной вуалью. Я разглядел крупные блестящие глаза, сочный рот, несразу признал ту девушку, что впервые увидел с Богемовым на вечеринке. Онатогда в танце, чтобы поддать огонька, начала сбрасывать с себе «все лишнее». Акогда фигура изумительная, то лишним оказывается все. Она тогда сбросила с себялифчик, затем и трусики, так и танцевала среди нас, танцующих пар, задевая тогорячим бедром, то оттопыренными ягодицами, а то и полной жаркой грудью...