– Маринка, – наконец вспомнил я ее имя. – Тыпод этой чадрой... еще заманчивее! Но что случилось...

Под чадрой послышался легкий смех, но я уже знал, чтослучилось. Эх, Россия, Россия!.. Ни в чем не знаешь удержу. Воровать такмиллион, а иметь – так королеву. Либо пан, либо пропал, либо грудь в крестах,либо голова в кустах... Это древние римляне сказали: aut ceasar, aut nihil, нотолько русские жили по этому принципу. Остальные все копеечка к копеечке, шажокза шажком, а Россия все пытается перепрыгивать ступеньки, а то и целые пролеты.То мир во всем мире, то коммунизм, то вот сменить сгнившее православие самымнетерпимым течением в молодом и сильном исламе – шиитами... Ведь выбрали жесуннитское направление! Оно терпимее, близко к традиционному православию, народтак и вовсе разницы не заметит. В той же Турции, к примеру, никто чадры неносит, а женщины даже страной правят, премьер-министр там очень яркая красиваяженщина...

Художник усадил ее между Игнатьевым и Беловичем, Ксюшапосмотрела на Марину победно и едва-едва не показала ей язык, по крайней меремне так показалось: она захватила место на бревне возле меня, сейчасприжималась теплым мягким боком.

Игнатьев спросил непонимающе, крайне шокированный:

– Это выходка, да? Пощечина общественному вкусу, да?

Под черной чадрой раздался тихий смех:

– Нет. Это убеждение.

– Но как? Как это можно? Зачем?

Из-под чадры донеслось то же смешливое:

– Да просто так, если хотите!.. Никто же меня незаставляет!.. И кроме того...

– Что? – спросил Игнатьев с жадным любопытством.

Она прямо посмотрела нам в лица, голос звучал все тем жевеселым колокольчиком, но я чувствовал насколько он стал серьезным:

– Кроме того.. не знаю, как это сказать... ноосточертело это... принадлежание всем.

Ксюша промурлыкала шокированно:

– Ну как зачем же такое вслух...

– Ну, я не так выразилась... – поправиласьМарина. – Вот восхотелось мне... принадлежать только одному человеку!

Ксюша сказала, опередив всех:

– Ну и кто мешает и дальше принадлежать всем? А еслитолько одному человеку – можно и без чадры. Хотя не знаю, зачем себя такограничивать...

Ее теплый бок прижался теснее, у меня в той части тела кровьзадвигалась быстрее, начала вспоминать, где у меня какие гормоны, я украдкойпосмотрел на спутника Марины, но лицо того оставалось таким же американскибезмятежным.

– А во-вторых, – закончила Маринка победно, –чтобы все это видели! Ну такая вот я хвастливая. И чтобы он это видел и знал.Что я только его женщина.

На нее смотрели во все глаза. Судя по отвисшим челюстямИгнатьева и Беловича, они тоже вспоминали как она тогда танцевала. То былаполная свобода, Марина чувствовала, что в кругу хоть и незнакомых, но достойныхлюдей, потому спокойно сбросила одежды и танцевала нагая, тем самым подбавивчего-то недостающего в нашу чересчур серьезную компанию.

Я посмотрел краем глаза на Ксюшу, она смотрит прямо передсобой, но ее нервные клетки уже проникли через ее тонкую кожу и совсемтончайшее платье, встретились с высунувшимися моими и начали самую древнюю насвете игру. Мой голос сказал мягко:

– Только вы, милочка, уж пожалуйста, не плескайтесерной кислотой в лица красоток.

– Ка.. каких красоток? – удивилась она, но глазаее с неодобрением стрельнули в сторону Ксюши.

– Да было такое в Иране... Там тоже была почти Европа.Или США. И мужчины и женщины одевались по-европейски. Но айятола Хомени призвалсбросить иго черной Империи, и вот по его призыву вместе с американцами изстраны вышвырнули и европейскую одежду. А женщины одели паранджи... Сами одели!И еще ходили по улицам и плескали кислотой в открытые лица.

Она зябко передернула плечами:

– Это дикость! У нас такое никогда...

Я смолчал. Когда Россия что-то строит, то у нее не простощепки летят, но и лес на сто миль в буреломах, как после Тунгусского метеорита.А воздух желтеет от слов, которых ни в Библии, ни в Коране...

Громко стуча сандалиями, примчался Сережка. Глазарасширенные:

– Я их всех замочил! А потом, гады, на минеподорвался!!!

Белович поморщился:

– Сережа, где ты такие слова ужасные услышал?

– Так они ж, гады...

– А кто гады? – поинтересовался я.

– Да русские!!!

Белович быстро посмотрел на меня, на сына:

– Ты что такое говоришь? А ты кто?

– Я командир «Дельты», – ответил он гордо. –Я весь русский спецназ замочил как кроликов!.. А потом и Москву разнес каксобачью будку, все взорвал, разнес, всех перебил, замочил...

Я перебил, видя как несчастный Белович то краснеет, тобелеет:

– Сережа, сбегай позови во-о-он того дядю, которыйвозится в столярке! Скажи, что шашлыки уже готовы, можно приступать.

Он унесся, чистенький и послушный, примерный мальчик, изкоторого можно лепить все, что угодно. Tabula rasa, на которую уже пишут они,дотягиваясь из темной Империи, я не мы, его родители.

Белович что-то лепетал, Игнатьев с преувеличенной живостьюзаговорил о шашлыках, все принялись разбирать шампуры, от потревоженных ломтеймяса запахи пошли мощнее, призывнее.

Затопали детские ноги, Сережа примчался еще быстрее, ещеиздали закричал:

– Отмахивается! Там еще к нему одна тетя зашла...

Я посоветовал:

– А ты пойди и спроси, что значит надпись на экране:формат диск цэ комплете... Запомнил? Умница.

Сережа умчался. Слышно было как внезапно в мастерскойнастала тишина. Потом там загрохотало, дверь распахнулась с такой силой, чтоедва не слетела с петель. Зять выскочил безумный, с вытаращенными глазами итрясущимися губами. Его как ураганом пронесло к дому, оставляя за собойперевернутые стулья, изломанные кусты роз, ибо как носорог ломился напрямую.

Белович спросил удивленно:

– Что это с ним?

Я пожал плечами:

– Это был только вопрос. Не знаю, что он подумал...

Изнурительные тренировки стали словно бы еще изнурительнее.Нагрузки увеличивались практически с каждым днем. Он снова стрелял в полнойтемноте, ориентируясь по звуку и даже запаху, бегал по лесу в очках ночноговидения, за спиной ранец в половину его веса, прыгал с крыш, врывался вквартиры, вышибая металлические двери, дрался на лестницах, в лифтах и накрыше.

Когда возвращался в казарму, ноги дрожали, а мышцы ныли каку древнего старика. Медик на входе всякий раз предлагал сделать укол. Кое-кто,не выдержав боли в мышцах, соглашался, но Дмитрий стискивал зубы по ломоты ввисках, проходил и падал на койку. Скрученные судорогой ноги щипал и растирал,чувствовал как молочная кислота буквально разрывает ткани и рвет нервы.