Внезапно резкие аккорды виолона перекрыли этот ленивый,устоявшийся гомон. Сварог оглянулся в ту сторону. На пузатой бочке снеразборчивыми синими клеймами стоял юноша в поношенном коричневом костюме сзолотым дворянским поясом и бадагаре без пера. Он бил по струнам, и кое-кто изокружавших бочку пятился, словно от знакомой неприятности, кое-кто проворноскрылся за лотками, а один, юркий, неприметный, бегом припустил за угол.

День назывался четвергом,

рассвет был алым.

Змея вползала в тихий дом,

змея вползала…

Рассвет будил грядущих вдов

тревожной нотой.

Змея ползла среди холмов,

змея пехоты…

Коварный лев тянулся вновь

к чужой короне,

и, чуя будущую кровь,

храпели кони…

Юный дворянин пел с бледным, отчаянным лицом, и площадьзатихала, только на прилегавших улицах слышался стук колес. Определенно здесьслучилось нечто из ряда вон выходящее, плохо вязавшееся с мирными торговымибуднями, достаточно взглянуть на лица стоящих поблизости – испуганные,напряженные, злые. И отнюдь не удивленные.

Свистела первая стрела

холодной былью.

На стебли лилий тень легла,

на стебли лилий.

Друг другу мстя за прошлый гнев,

за все разбои,

готовы лилия и лев,

готовы к бою…

И вдруг пожилой пузатенький оружейник подхватил – столь жевызывающе, зло:

Войну зовем своей судьбой,

но – вот наука! –

закончить внукам этот бой,

закончить внукам…

И еще несколько голосов вплелись:

Король, куда же вы ушли?

Бароны, где вы?

Ведь тот костер, что вы зажгли,

погасит дева…

Неподалеку от Сварога появился давешний брюхатый стражник –и с ним еще один, пощуплее. У этого из поместительного кармана торчал аппетитнопахнущий коричневый хвост копченой рыбины. Сварог слышал, как тощий тихоспросил:

– Может, посвистеть, кум?

– Убери ты свисток, медальку все равно незаработаешь, – пропыхтел толстый. – Тут политика. И золотой пояс.Пусть коронные мозоли набивают. И пошли-ка отсюда, кум, так оно для жизниспокойнее…

И оба, стараясь не спешить, стали удаляться. Чтобы невлипнуть неизвестно во что, да еще, как оказалось, политическое, Сварогподхватил Мару под локоть и показал взглядом на одну из улочек. По брусчаткелязгнули подкованные копыта – подскакали трое в красно-черном, патрульнаяполиция протектора. Прежде чем скрыться в тихом переулочке, Сварог еще успелувидеть, как на пути у всадников загадочным образом возникла пивная бочка навысоких колесах, а юношу слушатели сдернули с бочки и, прикрывая спинами, бегомвыпроваживали в сторону проходного двора. Они переглянулись, и Мара молчапожала плечами. Молодой фонарщик, переждавший события за этим же углом,пояснил:

– Нездешние, ваша милость? Это, извольте знать, балладаграфа Асверуса[16] «Лилия и лев», высочайше запрещенная краспеванию и печатному распространению. Поскольку сейчас у нас со Снольдеромнежная дружба, Сорокалетней войны, надо полагать, и не было вовсе…

Коснулся шляпы, тряхнул кудрями и зашагал прочь, дерзконасвистывая на мотив только что прозвучавшей песни.

…Они еще немного попетляли по улицам, и Сварог, пропустивпарочку свободных извозчиков, махнул третьему.

Ремиденум, цитадель знаний и учености, внушал уважение.Попасть туда можно было только через широкие ворота (пусть и лишившиеся кнынешнему времени створок). Над воротами красовался древний, выщербленный иоплывший от старости герб – три совы в дроглоре. Тут же развевался флаг:фиолетовый с золотой каймой и теми же тремя совами – белыми, опять-таки с золотойкаймой. На низком бочонке сидел стражник в наряде времен Троецарствия[17], пьяный, судя по виду, еще с прошлого года. Завидев Сварога сМарой, он оживился, вытащил из-за бочонка подержанную алебарду и заорал:

– Стойте, благородные господа! Поклянитесь, что не состоитев родстве с презренным Тиморусом!

– Клянусь, – сказал Сварог. Подумал и достал серебряныйаурей, каковой стражник принял как ни в чем не бывало. – Любезный, а почемусовы у вас на флаге таких колеров?

Стражник заученно отчеканил:

– Потому что ученые познания, ваша милость, приносят ипроцветание, символизируемое цветом золота, но частенько влекут и смерть,символизируемую белым, и забывать об этом не след.

За воротами начинался целый городок – кривые узенькиеулочки, старинные здания со стрельчатыми крышами, причудливыми флюгерами,тяжелыми окованными ставнями и водосточными трубами, заканчивавшимисядраконьими мордами из позеленевшей меди. Архаические фонари в виде перевернутыхпирамид помнили, пожалуй, не то что Троецарствие, а еще и Сандоварскую[18] битву. Повсюду виднелись бюсты и статуи ученых мужей,державшие в руках разнообразные атрибуты их учености. Компаниями прогуливалисьстуденты в коротких фиолетовых плащах и такого же цвета четырехугольныхберетах, напоминавших пухлые подушечки. Кое-кто из них и в самом деле, какмимоходом удалось расслышать, вел чинные и глубокомысленные ученые беседы, нобольшинство решали головоломки, шествовали в кабак, перекликались из окна вокно и с хохотом пересказывали подробности вчерашних похождений.

Сварог понял, что поиски наугад бесполезны. И отвел всторонку первого попавшегося схолара, с рассеянным видом подпиравшего уличныйфонарь.

– Граф Леверлин! – воздел глаза к небу рыжийюнец. – Ваша милость, вы, конечно же, не похожи на сердитого кредитора извинной лавки или полицейского насчет вчерашней мочальной бороды, неведомо каквыросшей у памятника королевы Боне, но не есть ли вы разгневанный отецблагонравной девицы вкупе с оною?

– А в глаз тебе дать, фиолетовый? – деловито спросилаМара. – Меня, случалось, оскорбляли, но чтобы обзывать благонравнойдевицей…

– Мои извинения, юная дама… Кто-нибудь говорил вам, что выпрекрасны, как утренняя заря?

Сварог громко сказал «гм».