Олимпиада была потрясена. Она никогда не видела потайныхкомнат, и, по идее, такие должны принадлежать неким романтическим персонажам,загадочным и странным, вроде Брэда Питта из фильма «Знакомьтесь, Джо Блэк», ауж никак не дяде Гоше Племянникову.

Или, может, это комната его сына? Но ведь и в его сыне небыло ничего загадочного и романтического, так, обыкновенный оболтус, ничегоособенного, как сказала бы Люсинда Окорокова!

Здесь даже чайник был – цивилизованный электрический чайник,и банка хорошего кофе, и чистые чашки на отдельной полке, и коричневый сахар.Дядя Гоша Племянников пил хороший кофе с коричневым сахаром?!

Добровольский громко хмыкнул, и Олимпиада на негооглянулась. Он вытащил из-под верстака какую-то кривую блестящую трубу и потрясею.

– Вот твой самогонный аппарат. Права была НастасьяНиколаевна, которая считала, что самогон происходит именно из этой квартиры!Только твоя бабушка ничего не знала про потайную комнату.

– Что это значит? – строго спросила Олимпиада, как будто онабыла общественницей Парамоновой. – Что тут происходит?

Добровольский затолкал трубу обратно под верстак, подошел кстолу и ткнул пальцем в белый порошок.

– Знаешь, что это такое?

– Кокаин? – проявила смекалку Олимпиада, вооруженнаязнаниями о том, что нынче все повально и повсеместно заняты подпольнымпроизводством и торговлей наркотиками.

Добровольский покачал головой.

– Это взрывчатка, – подумал и добавил:

– Мне нужно поговорить с твоим кавалером. Он сейчас у тебя?

Парамонова смотрела телевизор. Шел уже десятый час, и нужнобыло ложиться спать, да и по телевизору ничего хорошего не показывали.Парамонова любила настоящие, правдивые кинофильмы, например «Радость и слезы»,это тот, где Хуан-Антонио не узнает свою дочь Фелицию-Круазетту, а она влюбленав дона Марио, который на самом деле ее брат, но она об этом не догадывается,потому что Марио еще в младенчестве украли, а их мать Сесилия потеряла память.«Слон» тоже ничего, про шаха, который на самом деле был английский дворянин, ноего родители оба потеряли память, и негодная кормилица Ханума продала его врабство отцу нынешнего правителя, Ишид-Бею, а у того не было детей. То есть онне знал, что у него есть сын, потому что мачеха его третьей жены Биль-Ба-Шютскрыла от него рождение Фархада, а потом он ослеп и не мог признать своегосына, потому что единственной особой приметой у того была фамильная родинка нашее, но Ишид-Бей был слеп и не мог увидеть родинку! А Фархад все это времядумал, что он раб, хотя воспитывали его как самого настоящего вельможу и ондаже учился в Англии, и его собственная двоюродная сестра не узнала его, когдавстретила на балу. И он тоже ее не узнал, а когда она в него влюбилась, решилбежать из-под гнета Ишид-Бея, но опоздал. Его короновали, а он мечталсоединиться со своей возлюбленной, несмотря на то, что она к тому времени ужеупала с лошади и тоже потеряла память и никак не могла вспомнить, от кого онародила своего малютку!

Парамонова смотрела какую-то передачу, вовсе не такуюинтересную, как кино, маялась, но спать не ложилась.

Тамерлан прерывисто и хрипло дышал под креслом. Он былслишком толстый, на руки его взять просто невозможно. Он толстый и старый, сбельмом на глазу, и теперь Парамоновой казалось, что он очень похож на еепокойного мужа, хотя на самом деле Тамерлан напоминал сардельку на тоненькихножках.

Парамоновой было грустно. Теперь ей почти всегда былогрустно, и поговорить не с кем, и

поругаться всласть тоже не с кем. По привычке она еще то идело поминала покойника, когда обнаруживала не вынесенный мусор, носки поддиваном или пачку папирос, затолканную за цветочный горшок.

– Ах ты ирод! – громко говорила тогда Парамонова, позабыв,что «ирода» уже похоронили. – Ах ты паршивец! Сколько раз тебе было говорено,чтоб не совал папиросы за цветы, а он все сует и сует!…

Тут она вспоминала, что «паршивец» помер, заливаласьслезами, не слишком долгими, и садилась смотреть «Радость и слезы», «Девичьесердце» или «Измена и предательство».

Пока смотрела, все было хорошо, а как только кино кончалось,вновь вспоминалось страшное.

С мужем она прожила лет сорок пять, вышла замуж семнадцатилет от роду, да так и жила с ним. Не хорошо и не плохо, а в общем нормально,как люди живут, ни на что не жаловалась. Великовозрастные дочери уехали, одна вКазахстан, другая на Север, и Парамонова о них ничего не знала, кроме того, чтоони уже сорокалетние тетки, у них самих взрослые двадцатилетние дочери, еевнучки, – в Казахстане и на Севере, – и эти самые дочки примерно раз в пять летнамыливались в Москву. Парамонова их принимала, когда они были маленькиедевчонки, но они очень быстро ей надоедали – шум, гам, возня, вещи какие-топовсюду, в ванную очередь, завтрак на всех готовь, потом обед им подай, одниубытки!…

Как– то так получилось, что дочери быстро перестали ездить ивнучек перестали привозить, и Парамонова даже была довольна -теперь она супоением говорила Любе из третьей квартиры, что «эти дети – такие сволочи!», ипросила погадать. Люба гадала, и выпадала все время дама пик, и каждый раз Любаистолковывала это по-разному. Истолковывать-то истолковывала, а вон оно чтовышло!…

Вышло так, что муж с крыши насмерть свалился и оставил ееодну на белом свете! Она так и думала о себе – сиротинка, одинокая, никому ненужная, дети – сволочи, а мужа прибрал господь, и теперь ей, одинокой, кое-каксвой век доживать.

Парамонова никогда не верила ни в бога, ни в черта, всегдабыла «общественницей», и даже в один год назначили ее агитатором и дали надемонстрации нести транспарант в заводской колонне, но думать так про себя было«жалостливо», аж слезы наворачивались.

Тамерлан все сопел под креслом, ворочался, никак не могустроиться, а Парамонова, пригорюнившись, смотрела телевизор. Передавали, какдва депутата поссорились. Непонятно было, из-за чего они ссорятся, то ли одиниз них требовал легализовать проституцию, а второй не хотел, то ли тот, первый,требовал аборты запретить, а второй отказывался. Парамонова зевнула и подумала,что она бы всех проституток на сто первый километр выслала и обязала на тяжелыхработах вкалывать, аборты бы запретила, а кто не послушался, того под суд, чегопроще?… И ссориться не надо.

Спать все еще было рано, и Парамонова решила попить кефиру.У нее был свежий кефир и полбатона из булочной на бульваре, когда брала, хлебеще теплый был.

Как– то никогда ей не приходило в голову, что мужа своегоона любила и жить без него ей тошно и неинтересно, потому что у них сПарамоновым все было совсем не так, как в «Ликах любви», «Радости и слезах» илидаже «Измене и предательстве»! Никто не терял память, никто не узнавал другогопод маской на карнавале, никто не делил наследство дона Педро! Но они всегда иво всем были единомышленниками, дружно не любили заводское начальство -а кто жего любит?! Дружно ругали советскую власть, а потом, когда ее не стало, властьбандитскую и мафиозную. Отоваривали талоны, дрались в очередях, мыкались всобесе, занимая очередь с шести утра, чтобы добыть прибавку к пенсии,положенную по закону, между прочим!… Проявляли бдительность, не любилиприезжих, хоть каких, хоть молдаван, хоть чукчей, хоть этих, с Кавказа! Сколькораз Верочке говорили, что эта племянница доведет ее до гроба, украдет чего илинаведет на нее, Верочку, рыночных бандюганов! Ну, выпивали, конечно, помаленькуи иногда на этой почве даже дрались, но Парамонова была сильнее, а Парамонов быстроуспокаивался и засыпал и наутро ничего не помнил.