Эти ставни Люсинда ненавидела. В Ростове она даже шторникогда не закрывала. У нее была розовая кисея, собранная бабушкой «на нитку»,на окне и – пологом – над кроватью. Летом, когда светило солнце, вся комнатабыла розовой, как будто Люсинда жила внутри флакона с розовыми духами. И зимойот этого веселого цвета было не так уныло, а в Москве приходилось жить с серымижелезяками, не пропускающими ни света, ни воздуха.

Ну и что, ну и ладно, она уж давно привыкла. Вот без гитарыона никак не привыкнет, придется, видно, новую покупать и просить Липу, чтобы усебя держала, потому что тетя Верочка так радовалась, когда гитара погибла, такрадовалась и все повторяла, что «туда ей и дорога», и Люсинда поняла, что новойона просто не переживет.

Ну и ладно, может. Липа разрешит. Она добрая, Липа!…

– А чего же? – спросила Люсинда, когда Верочка отвернулась кокну. – Может, гренков? У нас белого хлеба много.

Тетя Верочка не хотела гренков, тетя хотела торт.

– Да где ж его взять? – искренне удивилась Люсинда. – У наснету!

А вот если бы она, Люсинда, была заботливой племянницей, онабы торт купила. Могла бы и подумать о тетушке, у которой в жизни никакихрадостей нет, и сидит она, запертая в четырех стенах, сторожит имущество, каксобака цепная, и никто о ней не заботится, даже торт никогда не купит!

– Да куплю я, – растерялась Люсинда, которой купить торт неприходило в голову. – Завтра с работы поеду и куплю, вот честное благородноеслово!

Тетя Верочка завтра не хочет. Она желает сейчас. Завтраплемянница вполне может не утруждаться, потому что она никакого торта, ясноедело, не захочет! Ей раз в жизни захотелось, а нету!…

– Поздно уже, – сказала Люсинда осторожно. – Булочнаязакрыта. Куда я за ним пойду, за тортом-то!

Верочка еще сильнее поджала губы и опять стала смотреть вокно. Люсинда все-таки надеялась отвертеться от торта, потому что идти придетсяне близко, на Чистопрудный бульвар, в супермаркет, а там все дорогущее, ужас!

– Тетя Верочка, так я завтра привезу, а? У нас там пекарнярядом, все свежее, с пылу с жару, «наполеончик» такой, пальчики оближешь! А,тетя Верочка? Хорошо?

Тетя не отвечала, смотрела на ставни.

Все, поняла Люсинда. Надо идти в супермаркет на бульвар.Ничего не попишешь.

– Да я и сегодня могу, – бодро сказала она, прошлепала вприхожую и стала обуваться. – Вам какого хочется, вафельного или бисквитного,тетя Верочка?

Конечно, бисквитного, что это еще за вафельный! Вот раньшевафельный был – объеденье, а сейчас это и не торт вовсе, а так, один хруст,только на зубах скрипит.

– Хорошо! – прокричала Люсинда. – Ждите, скоро буду!

Она вытащила из кармана деньги, которые всегда носила«просто так», не признавая никаких кошельков – кошелек-то вытащить легко, а тыпопробуй вытащить, когда они у меня все по внутренним карманам рассованы! –пересчитала и огорчилась. Денег было мало – вот как подкосила ее куртка, закоторую отказался скинуть проклятый Ашот! На торт хватит, а до зарплаты ещеждать и ждать, не дождешься!

Может, к Липе подняться, попросить у нее этих самых«курасанов», а тете Верочке сказать, что торта в магазине не было? «Курасаны»ей наверняка понравятся! Пожалуй, это отличная мысль. И ходить никуда не надо,и можно у Олимпиады посидеть!…

Хотя нет. Нельзя. У нее жених на диване спит, а он ее,Люсинду, ни за что в дом не пустит, еще беда выйдет.

То, что может выйти беда, Люсинда теперь знала совершенноточно. Наверняка выйдет.

Она вышла на площадку и старательно, на все три замка,заперла дверь в тети-Верочкину квартиру.

Может, и впрямь в Ростов уехать? Может, права Олимпиада?Станет она, Люсинда, жить дома, выйдет замуж, родит беленькую девочку, похожуюна нее саму, а когда той исполнится шесть, отдаст ее в балет и «на музыку»!

Не– ет, закричал кто-то внутри у Люсинды. Не-ет, ни за что!

Никогда! Балет, музыка, а дальше что, как любила спрашиватьОлимпиада?! Рынок, палатка и Ашот?! Только не это!

И так Люсинде стало жалко свою дочечку, свою маленькуюдевочку, свою зайку, что от горя она даже всхлипнула.

И накликала.

Пока она утирала нос, соседская дверь открылась и показалсяАшот – не к ночи будь помянут. Люба провожала его, и вид у нее был довольносердитый – мало дал, что ли?

– Далеко собралась? – с ходу спросил Ашот. – На ночь глядя?

– А тебе-то что? – из-за его спины спросила Люба. – Идетдевушка и пускай себе идет, и ты иди.

– А ты не встревай, – ласково сказал Ашот Любе. Так ласково,что она попятилась. – Я тебе не за то деньги плачу, чтобы меня, как мальчишку,вокруг пальца!…

– А ты меня лучше слушай, – огрызнулась Люба. – И приезжайпочаще. А то что такое?! Пришел на пять минут, и, здрасти-пожалуйста, побегуже!

– На сколько мог, на столько и пришел, – все так же ласковосказал Ашот, не отпуская взглядом Люсинду. – Хоть на пять, хоть на две, ты знайсвое дело!

Возмущенно бормоча, Люба закрыла свою дверь, и Люсиндамоментально оказалась безо всякой поддержки.

Нужно уходить очень быстро. Так быстро, чтобы он не успелничего сказать. А то хуже будет.

Люсинда ринулась вниз по лестнице, но у самой двери он ееперехватил. Он был небольшого роста, с покатыми плечами, но жилистый и довольносильный.

– Куда бежишь, слушай? – спросил он, и обезьянья волосатаялапка крепко сжала ее локоть. – Куда торопишься? Свидание у тебя?

– В супермакрет, – сказала Люсинда. – Тете Верочке затортом.

– Ай, зачем обманываешь?! Нехорошо обманывать!

– Да что мне тебя обманывать! Я правду говорю.

Ашот прищурился. На лысине у него проступил пот, Люсиндебыло видно, как он блестит.

– Садись, подвезу.

– Да не, не надо, я сама!

Она еще пыталась изобразить дурочку, как-то отвертеться, ноуже было понятно, что на этот раз все плохо, гораздо хуже, чем обычно, потомучто Ашот разозлен, разозлен всерьез, и Люба что-то там напортачила, а именноона всегда говорила ему про Люсинду – не трогай!

– Садись, говорю, – настойчиво сказал Ашот и тяжело погляделна нее. – Подвезу.

На улице было совсем темно и ветрено, как бывает в марте,когда зима вот-вот сломается, вот-вот, еще немного, и весна победит, но покаеще не понятно до конца, кто кого, пока еще они борются, и то одна одолевает,то другая.