– Мама всегда оказывалась права, – сказала Хестер, – а мнетак хотелось быть самостоятельной. Вечно получалось, как она говорила, а яошибалась. Мне часто приходилось признавать свою неправоту. А для меняневозможно было с этим смириться, просто невозможно! Вот и отважилась рискнуть,решила жить независимо. Захотелось понять, на что я способна, но ничего неполучилось. Актрисой я не стала.

– Чепуха! – возразил Филип. – Думаю, дело было в том, что выне смогли себя заставить подчиняться режиссеру и что уже тогда сказаласьромантическая сторона вашего характера.

– К тому же я подумала, будто серьезно и по-настоящемуполюбила. Бредни глупой девчонки! Влюбилась в пожилого актера, женатого,неудовлетворенного жизнью.

– Банальная ситуация, – заметил Филип, – он, без сомнения,ею воспользовался.

– Я думала, что у нас будет пылкая любовь. Вы надо мнойсмеетесь? – Она замолчала, пытливо уставившись на Филипа.

– Нет, не смеюсь, – спокойно ответил Филип. – Хорошопонимаю, какое дьявольски трудное испытание вы пережили.

– Страсти не получилось, – с горечью произнесла Хестер. –Все обернулось глупой, дешевой интрижкой. В его откровениях о жизни, жене небыло ни одного правдивого слова. Я… я просто свалилась ему на голову. Яоказалась дурой, примитивной, дешевой дурой.

– Многое познается на собственном опыте. По всей видимости,вам он не повредил, но помог стать взрослым человеком. Урок пошел вам напользу.

– Мама и тут вмешалась, – с горечью произнесла Хестер. –Приехала, все уладила, сказала, что, если я действительно мечтаю о сцене,следует поступить в театральную школу и серьезно заняться искусством. Но я ктому времени уже остыла, осознав, что артистки из меня не получится, ивернулась с мамой домой. Что еще оставалось делать?

– Сделать можно было многое. Но вы избрали самый простойпуть.

– О да! – с жаром произнесла Хестер. – Как хорошо вы всепонимаете! Я ужасно безвольная и чаще всего иду по пути наименьшегосопротивления. А если заартачусь, получается глупость и ерунда.

– Вам, наверное, не хватает уверенности, – успокаивающепроизнес Филип.

– Может быть, потому, что я приемыш, – сказала Хестер. – Дошестнадцати лет я этого не знала. Росла рядом с другими детьми, о которыхзнала, что они приемные, как-то раз спросила и… выяснила, что я тоже приемыш.Так тошно стало, словно в пустыне очутилась.

– Вы слишком мелодраматичны, все принимаете близко к сердцу.

– Она не была моей матерью и потому не понимала самыхпростых вещей, которые меня тревожили. Взирала на меня со снисходительнымдобродушием и планировала, что мне делать. О! Я ее ненавидела! Знаю, этострашно, но я ее ненавидела!

– Должен сказать, – попробовал успокоить ее Филип, – многиедевочки в переходном возрасте уверены, что ненавидят своих собственных матерей.В этом нет ничего необычного.

– Я ненавидела мать за ее неизменную правоту. Ужасно, когдалюди всегда правы. Возле них ощущаешь собственную никчемность. О, Филип, какэто страшно! Что мне делать? Как поступить?

– Выйдете замуж за вашего очаровательного молодого человека,и все устроится. Станете добропорядочной докторской супругой. Или для вас этоне слишком заманчивая перспектива?

– Он не хочет на мне жениться, – скорбно сообщила Хестер.

– Вы уверены? Он так сказал? Или это ваше предположение?

– Он думает, что я убила маму.

– О! – воскликнул Филип и, помолчав с минуту, спросил: – Такэто вы?

Хестер резко повернулась к нему:

– Почему вы так говорите? Почему?

– Только руководствуясь общими интересами. И естественно,это остается между нами.

– Вы действительно верите, что если бы я убила ее, тосказала бы вам? – спросила Хестер.

– Разумнее было бы умолчать, – согласился Филип.

– Дональд убежден, что я убила ее. Говорит, если я признаюсьему, все будет в порядке, мы поженимся, и он будет заботиться обо мне. Считает,между нами не должно быть недомолвок.

Филип тихонько присвистнул.

– Ну и ну, – проговорил он.

– Есть ли смысл? – спросила Хестер. – Есть ли смыслобъяснять ему, что я никого не убивала? Ведь он не поверит.

– Обязан поверить, если вы ему скажете.

– Я не убивала ее. Понимаете? Не убивала. Нет, нет, нет! –Голос ее дрожал. – Но это звучит не слишком убедительно, – печально заключилаона.

– Истина часто выглядит неправдоподобно, – попыталсяподбодрить ее Филип.

– Никто не знает истины. Мы только с подозрением поглядываемдруг на друга. Мэри глядит на меня… И Кирстен… Она очень добрая, хочет менявыгородить. Думает, что это я. Что мне остается? Поймете ли вы? Что делать?Было бы значительно лучше броситься вниз на скалы со смотровой площадки.

– Ради бога, не сходите с ума, Хестер. Есть и другиевозможности.

– Какие? Где? Для меня все потеряно. Можно ли дальше влачитьтакое существование? – Она взглянула на Филипа. – Думаете, я взбалмошная,истеричка? Что же, может быть, я и в самом деле убила ее! Может быть, менямучают угрызения совести. Может быть, у меня все кипит вот здесь. – Волнуясь,она прижала руки к груди.

– Не глупи, малышка, – сказал Филип. Резким движением онпритянул ее к себе. Хестер склонилась над ним, и он поцеловал ее.

– Тебе нужно мужа, девочка, – прошептал Филип. – Не такогоглубокомысленного осла, как твой Дональд, у него в голове нет ничего, кроме егозаумных терминов. Бедняжка Хестер, ты милое, глупенькое и очаровательноесоздание.

Дверь отворилась, и на пороге неожиданно возникла МэриДюрант. Хестер вырвалась из объятий Филипа, который приветствовал супругувиноватой улыбкой.

– Хотелось немного подбодрить Хестер, Полли, – сказал он.

– О, – выдавила из себя Мэри.

Она осторожно вошла в комнату, опустила поднос на маленькийстолик и подкатила столик к Филипу. На Хестер она даже и не взглянула, а тасмущенно оглядывала супругов.

– Ну что же, – сказала Хестер, – я думаю… мне нужно… можетбыть, лучше… – Фраза осталась незаконченной, Хестер вышла и закрыла за собойдверь.

– Она в плохом состоянии, – проговорил Филип, – носится смыслью о самоубийстве. Я пытался ее отговорить.