— Представьте себе такую ситуацию. Кто-топрячет у себя дома партию незаконно добытых изумрудов. Пять из них вдругисчезают. Возможно, человек, у которого хранится эта партия, догадывается, ктовзял изумруды, но не знает, где они. Он надеется, что камни рано или поздно,вернутся к нему, но ждать не может: ему надо отчитаться за всю партию. Разве нелогично вынуть тринадцать изумрудов из оправы и спрятать пять из них там, гденикто не стал бы их искать? Разумеется, этот человек не мог предположить, чточерез несколько часов его убьют, а полиция, производя обыск, исследует сливраковины.

— Интересная гипотеза, — сказалМаранилья. — А есть ли у вас доказательства? Я утвердительно кивнул.

— Анализ показал, что на ладоняхКеймерона нет следов пороха. Полиция решила, что из пистолета стрелял убийца,но при этом не обратила внимания на одно серьезное обстоятельство: тонкиекожаные перчатки, лежавшие на столе убитого.

Маранилья поморщился:

— Кто же стреляет из пистолета вперчатках?

— А что, если стрелявший просто не успелих снять? Заметим, что в перчатках трудно выстрелить с точностью. Теперьостается поразмышлять, зачем понадобилось стрелявшему надевать тонкие кожаныеперчатки и что заставило его схватить пистолет, не успев их снять. Думаю, можноприйти к весьма интересным выводам.

Впервые лицо Хурадо выразило какие-то чувства.Он неожиданно щелкнул пальцами и воскликнул:

— Теперь все ясно, амиго!

Маранилья сказал что-то по-испански, Хурадокивнул, оба встали и пошли к выходу.

— Извините, мы ненадолго, — бросилна прощание Маранилья.

Мы остались наедине с растерянным и испуганнымуправляющим.

Шаги замерли за дверью.

Берта посмотрела на меня, уже открыла рот,собираясь что-то сказать, но раздумала.

Мы сидели в тишине, нарушавшейся лишьжужжанием мух.

Вдруг Фелипе Муриндо заговорил медленно,старательно выговаривая слова. Всем своим видом он молил: поймите меня!

— Где твой словарь, Берта? — спросиля.

— Да не словарь это, а разговорник! Всеравно от него никакого толку: эти бездельники даже свой родной язык не знают!

Я взял разговорник. В конце был небольшойиспанско-английский и англо-испанский словарик. Я ткнул пальцем в столбикиспанских слов и, улыбнувшись, показал Муриндо.

Он тупо уставился на меня.

Я взял его указательный палец и стал водить импо странице, останавливаясь на разных словах — сначала испанских, потоманглийских.

Муриндо не реагировал.

Тогда я решил изменить тактику. Отыскав всловарике слово «переводчик», снова стал водить указательным пальцем Муриндослева направо, а потом наоборот. Он только нахмурился, покачал головой ипроизнес что-то по-испански.

Я прочитал слово «переводчик» по приведенной всловаре транскрипции: «Ин-тер-пре-та».

Только сейчас до Муриндо что-то дошло: онзакричал, отчаянно жестикулируя. Я не понял ни слова, но было ясно — он ислышать не хочет ни о каком переводчике.

— Ну что, нашел с ним общий язык? —съехидничала Берта.

— Увы! Я предложил ему поискатьпереводчика, и видишь, как он отреагировал.

— А зачем ты тыкал его пальцем вразговорник?

— Я надеялся, он сможет отыскать здесьнужные слова, но дело в том, что он не умеет читать.

— Черт побери! — с досадойвоскликнула Берта. — Так нужно с ним поговорить, а ничего не выходит.

Я стал листать разговорник, пока не нашелфразу: «Пожалуйста, говорите медленнее», и разборчиво, по слогам прочитал ееиспанский перевод.

Муриндо кивнул и начал говорить, я а попыталсявоспроизвести на листке бумаги фонетическую транскрипцию его слов.

Когда Муриндо замолчал, листок был исписансовершенно непонятными для меня словами, но я знал: стоит медленно прочесть ихчеловеку, понимающему по-испански, и он разберет, в чем дело. Может, я и сам быразобрался, будь у меня под рукой хороший испанско-английский словарь.

Я сложил листки и сунул в карман.

Муриндо прижал палец к губам: просил насмолчать.

Я кивнул.

Потом он протянул вперед правую руку.

— Песо, — сказал он. — Динеро.[3]

Я снова стал листать разговорник — на этот разраздел «Платежи и расчеты». Найдя нужную фразу, медленно прочитал ее вслух.Муриндо сперва не понял, и мне пришлось повторить. Но вот он с удовлетворениемзакивал.

— Что ты ему сказал? —поинтересовалась Берта.

— Сказал, что если информация, которую онтолько что предоставил, окажется полезной, она будет оплачена.

— Боже правый! — воскликнулаБерта. — Ты что, решил заняться благотворительностью? Какая может бытьпольза от его болтовни?

— Пока не знаю.

— Надо хорошенько разобраться, —сказала Берта с умным видом. — Дай-ка я сама посмотрю.

Я протянул ей листок.

— Попробуй. Когда прочтешь, скажи мне,сколько стоит эта информация, и я заплачу ему.

Берта кинула на меня гневный взгляд, но листоквзяла и попыталась разобрать мои записи.

Мы с Бертой не слышали шагов — Маранилья умелподкрадываться тихо, как кошка, но сидевший лицом к двери Муриндо что-товстревожено прошептал по-испански, и я понял: он подает сигнал тревоги. Яобернулся — на пороге стояли Маранилья и Хурадо.

Берта быстро сложила листок, хотела былоположить его в сумку, но, передумав, сунула за пазуху.

— По-моему, все прекрасно, —радостно сообщил Маранилья. — Кожаные перчатки на столе и лишние пятьизумрудов — это как раз недостающее звено в цепи нашего расследования.

— А что Хокли?

— Насколько мы поняли, Хокли решил, чтошахта приносит гораздо больше прибыли, чем значится в официальных документах.Он заподозрил, что у Ширли Брюс есть побочные доходы и что их источник — этасамая шахта. Хокли хотел уличить опекунов в сговоре с Ширли — тогда он мог быподать в суд и добиться отмены опеки. В Панаме у него есть друг, летчик. Хоклинаотрез отказался назвать его имя. Как бы то ни было, он тайком проник вКолумбию… Конечно, он совершил ряд мелких правонарушений, но все, что онговорит…