Ганелон осклабился и положил оружие поперек колен. Лошадиупирались идти вперед. Но я слегка тронул их бока кнутом, и они сдвинулись сместа.

Мы ехали по черной полосе, словно в кинохронике о второймировой войне. Ехали будто в какой-то дали — близкой, мрачной, унылой. Даже скрипфургона и поступь копыт звучали глуховато, словно издалека. В ушах начало слабои ровно звенеть. Трава у дороги шевелилась, и я старался держаться подальше отнее. Несколько раз мы проехали сквозь туманные облака. Они ничем не пахли, номы невольно задерживали дыхание. Мы приближались к первому холму, и я началраздвигать Тени.

Осторожно обошли холм.

Ничего.

Темная дорога дымилась на прежнем месте.

Тогда я рассвирепел. Извлек из памяти Образ, заполыхавшийперед моим внутренним взором. И вновь попробовал сдвинуть Тень.

Сразу же заболела голова. Раскаленной проволокой от лба дозатылка пронзила голову боль. Но это только разожгло мой гнев, и я изо всех силстал сдвигать эту черную дорогу в небытие.

Все пошатнулось. Сгустились туманы, подушками поползли подороге. Очертания расплылись. Я дернул вожжи. Лошади прибавили шагу. В головемоей теперь уже пульсировало, словно она вот-вот развалится на части.

Но вместо нее раскололось все вокруг. Земля дрогнула, по нейпоползли трещины, но это было еще не все. Вокруг все задрожало, и трещины былине просто трещинами. Всюду зияли дыры: из одной торчала зеленая ветвь, в другой— поблескивала вода, в третьей — синее небо, а еще — абсолютная чернота,белесое ничто, фасад кирпичного дома, лица за окном, огонь, кусочек звездногонеба…

К тому времени лошади уже неслись галопом, а я прилагал всеусилия, чтобы не вскрикивать от боли.

Накатилась волна голосов: животные, люди, машины — всечто-то бормотали. Я, кажется, расслышал голос Ганелона; он ругался — впрочем,не помню.

Я уже было подумал, что вырублюсь от этой боли, но изчистого упрямства и гнева решил выстоять. Я воззвал к Образу, как умирающийвзывает к Богу, и всю свою волю бросил против самого существования чернойдороги.

А потом давление исчезло, кони ринулись вперед, в зеленоеполе. Ганелон ухватился за поводья, но я успел первым и остановил коней.

Мы пересекли черную дорогу.

Я сразу же обернулся назад и вгляделся. Передо мной вседрожало, как в растревоженной луже. Но наш след был непоколебим, будто мост вчерной реке, и трава на нем стала зеленой.

— Это было похуже той скачки, когда ты вез меня вссылку, — отметил Ганелон.

— Да, пожалуй, — согласился я и, ласково окликнувконей, вернул их на глинистую полоску дороги.

Здесь мир был ярче, а деревья, меж которых мы двигалисьтеперь, оказались гигантскими соснами. Воздух благоухал их ароматом. Мелькалибелки, перепархивали с ветки на ветку птицы. Земля стала темной и плодородной.Похоже, мы оказались повыше, чем были за черной дорогой. Меня порадовало, чтоТени все-таки сдвинулись — и как раз в нужном направлении.

Дорога изогнулась, повернула ненадолго вспять, потомвыпрямилась. Время от времени перед глазами оказывалась черная полоса — неслишком далеко справа. Мы ехали, в общем, вдоль нее. Она явно прорезала Тень.Было видно, что теперь она снова осела, застыла в своей мерзкой сути.

Головная боль утихла, на сердце стало легче. Мы въехали чутьповыше, отсюда открывался дивный вид на поросшие лесом холмы, напоминавшие мнео местах в Пенсильвании, которыми я так наслаждался когда-то.

Я потянулся… спросил:

— Как твои ноги?

— В порядке, — ответил Ганелон,оглядываясь. — Корвин, у меня очень острое зрение…

— Да?

— Я вижу несущегося за нами во весь опор всадника.

Я встал и обернулся. Кажется, я застонал, рухнув на сиденьеи дернув вожжи.

Он был еще слишком далеко, по ту сторону Черной Дороги. Ктоэтот всадник, пока не было видно. Но кто еще мог так мчаться по нашему следу?

Я выругался.

Мы приближались к гребню очередного холма. Я повернулся кГанелону и сказал:

— Готовься к новой адовой скачке.

— Это Бенедикт?

— Думаю, да. Слишком много времени мы потеряли. А онумеет ездить потрясающе быстро, в особенности сквозь Тени и в одиночку.

— Ты думаешь, нам удастся оторваться?

— Скоро узнаем, — ответил я. — В самом делескоро.

Я цокнул языком лошадям, хлопнул поводьями. Когда мыподнялись на гребень, в лицо ударил ледяной ветер. Мы свернули вбок, и скаласлева затмила небосвод. Когда мы миновали ее, тьма осталась, и мелкие кристалликиснега понеслись навстречу, впиваясь в наши лица и руки.

Через несколько мгновений мы вновь повернули вниз, легкийснежок стал слепящей пургой. В ушах ревел ветер, фургон громыхал ираскачивался. Я быстро выровнял его. Вокруг были заносы, дорога стала белой.При дыхании изо рта валил пар, вокруг все занесло снегом.

Мы гнали вперед, ветер бил нас, кусал и визжал у дороги.Снежные заносы уже перекрыли ее.

Обогнув поворот, мы выехали из бурана. Мир вокруг оказалсяполитым белой глазурью, временами порхали случайные снежинки, но солнцевырвалось из-за облаков и осветило землю. Мы снова направились вниз и, пробивтуманную пелену, оказались в безжизненной скалистой местности, усеянной камнямии ямами, но без единой снежинки…

Повернув направо, опять выехали под солнце, виляя межвысоких, похожих друг на друга синевато-черных каменных столбов…

И вдалеке справа в ту же сторону бежала черная дорога.

Волной накатила жара. Все вокруг задымилось. В кратерахбулькала жижа, добавляя зловоние и в без того вонючий воздух. Горстью старинныхбронзовых монет поблескивали мелкие лужи.

Кони понесли, почти обезумев, едва рядом с дорогой закипелигейзеры. Земля изрыгала кипящую воду, вокруг пенились струи, обрушиваясь накамни парящими потоками. Сквозь медное небо мутным яблоком просвечивало солнце.Зловонный ветер задыхался, как запыхавшийся пес.

Земля задрожала. Слева вершина одной из дальних гор встолбах пламени взлетела к небесам. Обрушившийся на наши головы страшный ударна время оглушил нас, землетрясение колыхало все вокруг. Фургон приплясывал икачался. А вместе с ним и мы.

Земля содрогалась, ветер бил в наши лица почти с ураганнойсилой. Мы мчались к цепи черноверхих холмов.