Развязал тесемочки. Здесь каждый документ, с первого взглядавидно, обернут в целлофан – в отличие от первой просмотренной им папки, где всебумаги так и покоились стопкой. Сверху – большая фотография, наклеенная наплотное паспарту с вытесненным серебряной краской красивым штампом,свидетельствующим, что сделана она в «Фотохудожественной мастерской Г. Н.Вассермана на Мясницкой».

Несколько осанистых, благообразных, солидных господ сидят заполукруглым столом, вальяжно глядя в объектив. Усы, тщательно подстриженныебородки, белоснежные воротнички, элегантно вывязанные галстуки, практически укаждого – ордена и медали, исключительно гражданские, какие-то жетоны нацепочках и без, часовые цепочки. Уверенные в себе, благополучные господа,ведать не ведающие, что через несколько лет грянет заваруха …

Некие смутные ассоциации закопошились у Смолина в голове, онеще не мог определить толком, отчего этот снимок ему вроде бы знаком… Справа –высокие, чуть ли не под потолок напольные часы в вычурном корпусе с верхушкойна манер европейского рыцарского замка, с фигурными деревянными балясинами инебольшими фигурками рыцарей… Слева – высокая ваза с низким широким горлышкомна деревянной консоли с гнутыми ножками в стиле сецессион. Превосходно можнорассмотреть, что ваза украшена китайскими драконами – длинными, извивающимися,разинувшими усатые пасти. Где-то он все это уже видел, но не в оригинале…

И тут у Смолина, что называется, в зобу дыханье сперло.

Потому что третий слева господин (обширная лысина, венчиктемных волос, седая борода) был не кто иной, как Петер Карл Фаберже – или, нароссийский манер, Петр Густавович!

Теперь не оставалось никаких сомнений, что на снимке одна измалых гостиных в штаб-квартире Фаберже – Петербург, Большая Морская, двадцатьчетыре, где располагались и мастерские, и выставочный зал, и апартаменты семьи.Ну да, вот и следующая фотография, столь же аккуратно обернутая старымцеллофаном, знакомая всем, кто в теме, – тот самый выставочный зал наБольшой Морской – огромная красивая люстра, протянувшиеся буквой «П»застекленные витрины, вдоль стен – высокие стеклянные шкафы. Не счестьантикваров, которые жаждали бы от жизни одного: чтобы их с мешком из-подкартошки впустили в этот зал годочке в девятьсот десятом, вежливо пригласили нестесняться, брать, что на них смотрит…

Ассоциации цеплялись за прекрасно известные факты, головаработала, как расчетно-наводящее устройство к зенитной ракете. Ошибки, конечноже, быть не могло – что это именно выставочный зал на Большой Морской, что этоименно Фаберже со своими сотрудниками. И, если рассуждать далее, то в связи сФаберже большая история запечатлела одного-единственного Федора Степановича –зато какого …

У Смолина не то что спина – даже кончики ушей вспотели отвозбуждения. Но не может же оказаться… А почему бы и нет!? Коч!?

Мастеров у Фаберже было человек пятьсот – но вот свои личныеклейма, именники были у считанных людей, остальные выполняли работу чистотехническую. Хотя… Те кудесники, что клали великолепную фаберовскую эмаль,личных клейм не имели вообще, так уж повелось – и потому остались в массе своейбезымянными.

Федор Коч, Федор Коч… Единственный мастер Фабера, ставшийперсонажем пышным цветом распустившихся среди антикваров «городских легенд» – кчему были определенные основания. В прошлом году Смолин купил сигаретницу егоработы – не высший сорт, и не ширпотреб, нечто среднее… стоп, стоп, а кто еепривез и продал, ага? Интересное совпаденьице… или это не совпадение вовсе?

Только теперь он, захваченный вихрем самых волшующих догадоки первых версий, обратил внимание, что в дверь колотят, долго и старательно.Поначалу Смолин решил не обращать внимания – хозяин и так знает, что дверь незаперта, так что это наверняка собутыльники – но грохот стал таким навязчивым инепрестанным, что терпеть его не было сил.

С превеликим сожалением отложив папочку, Смолин вышел вприхожую и потянул на себя дверь, заранее приготовившись послать по матушкекакого-нибудь местного синюшника.

И ощутил нешуточное удивление. Торчавший на площадке молодойпарень на алкаша-подзаборника (а какие еще могли контактировать с Профессором?)решительно не походил: чистенький такой весь из себя, в глаженых джинсах ибелой майке, с мобилой на поясе, при золотой цепочке (не особенно толстой,впрочем) и золотой «гайке» (тоже не особенно массивной). В общем, опрятный,трезвый, благополучный молодой человек, коему тут вроде бы и делать нечего…

Судя по удивлению, с каким визитер на Смолина воззрился, онтоже никак не ожидал застать в квартире трезвого и пристойно одетого персонажа…

Молчание затягивалось. Смолин терпеливо ждал, не торопясьперехватывать инициативу.

– А Витек где? – наконец не выдержал первыммолодой человек.

Смолин поднял брови и произнес ледяным тоном:

– Что-то я, молодой человек, здесь никаких Витьков неприпомню… Вы, часом, квартирой не ошиблись?

Доброжелательно осклабясь в шестьдесят четыре зуба, он темне менее смотрел на незваного гостя взглядом откровенно тяжелым – и тот, погладкой, чисто выбритой мордашке видно, кое-какие нюансики просек. Утратилчасть напора, с каким завел разговор. Сказал неуверенно:

– Ну, я про Виктора Никанорыча…

– Вот так-то лучше, – сказал Смолин жестко. –А то какой он вам Витек, если разобраться. Он вам в отцы наверняка годится…

На лице гостя явственно читалось, что от такого «папаши» онотбивался бы руками и ногами, а хозяин иного именования, чем «витек», и незаслуживает. Вообще-то, сели честно, Смолин был с ним в этом вопросе совершенносогласен, но он, во-первых, не любил борзоватых современных сопляков, аво-вторых был не на шутку зол, столь бесцеремонно оторванный от интереснейшихматериалов и самых завлекательных догадок…

– Да, я это… – пожал плечами парень, – такдома… Виктор Никанорыч?

– Они отсутствуют, – сказал Смолин. – Поправде-то говоря, отправились пополнить запасы спиртосодержащих жидкостей… Увас к нему дело? Или просто что-то передать? Если словесно, всегда готов, аесли у вас что-то материальное и бесценное, и вы мне не доверяете, то яобижаться и не подумаю – в наши печальные времена незнакомцу и гроша ломаногоне доверишь… Верно ведь?

Он с доброжелательной улыбкой плел что-то еще. В полномсоответствии с известным блатным приемом – опутывать собеседника вязким потокомслов, сбивая тем с толку, внося в ситуацию некую зыбкость…

Когда он замолчал, уже не сомневался, что поставленной целидостиг: парниша, по роже видно, испытывал растущую неуверенность.

– Так что там у вас? – благожелательно спросилСмолин. – Словесно что передать, или?

– Ну, я… это… А вы кто?

– Менее воспитанные люди в подобной ситуации ответилибы «конь в пальто», – сказал Смолин светски. – Но поскольку я, насвое несчастье, все же обременен остатками некоего хорошего воспитания –довольно скудными все же, признаться, – то на ваш вопрос отвечу просто: я– Василий Яковлевич. А как ваша драгоценная?