Сначала Ластик сильно боялся и совсем не шевелился. Потом отнеподвижности затекла шея. «Покойник» открыл глаз, покосился в сторону двери.Подумал: «Скорей бы уж пришли, что ли» – ожидание было мучительным.

Странно. Из Кремля царь примчался в один миг, а идтисмотреть на отрока почему-то не спешил.

Протерзавшись неизвестностью еще минут десять, Ластик вконце концов не выдержал. Поднялся со своего жуткого ложа, полез глядеть вдырку.

В соседней горнице никого не было, но со стороны лестницыдоносился отдаленный гул множества голосов. Нужно подобраться к той, большойдвери и потихоньку выглянуть, сказал себе Ластик, и в ту же секунду дубоваястворка распахнулась.

В комнату один за другим вошли три человека. Первым, низкокланяясь и двигаясь спиной вперед, семенил Ондрейка Шарафудин. За ним точнотаким же манером, только менее грациозно пятился Василий Иванович. А последнимвплыл, величаво постукивая посохом, человек, одетый наполовину по-русски,наполовину по-европейски: ноги в красных чулках и башмаках с бантами, но сверхузлатотканный кафтан, перетянутый широким жемчужным поясом. Вот он, стало быть,какой – царь.

Борис Годунов был кряжист, краснолиц, в недлинной,стриженной клином бородке проседь. На голове – маленькая, чернаяшапочка-нашлепка, такая же, как у боярина.

Государь уставился точнехонько на Ластика (на самом-то делена икону, теперь понятно) и размашисто перекрестился.

– Свят, свят, свят Господи Исусе, исполнь небо и земля славыЕго!

Голос у него был неожиданно звонкий, молодой. Наверно, такимхорошо кричать перед большой толпой или командовать войском. Но кроме голосаничего привлекательного в самодержце Ластик не обнаружил. Низенький,животастый, лоб в глубо-ченных морщинах, лицо опухшее, заплывшие глазки так ишныряют туда-сюда, а мясистые, унизанные перстнями пальцы, что сжимают посох,всё время шевелятся, будто червяки.

Шестиклассник впервые видел настоящего живого монарха и дажерасстроился. Ничего себе царь. Как этакого несимпатичного «всем народомвыбрали»? Где у избирателей глаза были? Неужто во всей России никого получше ненашлось?

А Годунов тем временем сделал удивительную вещь – необорачиваясь, сел прямо посреди горницы. Однако не плюхнулся задом об пол, какследовало бы ожидать, а опустился на деревянное кресло, которое вмиг подставилему хозяин. Даже удивительно, откуда у дородного боярина сыскалось столькопрыти. Царь же ничуть не удивился – должно быть, ему и в голову не приходило,что окружающие посмеют не предугадать его желаний.

Ондрейка, тот смирно стоял в уголочке, опустив голову, шапкудержал в руке. Синела бритая под ноль макушка.

– О, маестат! О, крестьяннейший из подсолнечных царей!Пожаловал убогий домишко раба твоего! – торжественно провозгласил князь, но,поскольку он стоял за спиной у царя, лицу подобающего выражения не придал –было видно, что правый глаз боярина взирает на повелителя с опаской, а левый пообыкновению зажмурен.

Разговор намечался важный, для Ластика и вовсе судьбоносный,поэтому он тихонько слез со скамьи, уселся в гроб и достал унибук.

– Перевод!

– О, царское величество! О, христианнейший из монархов СолнечнойСистемы!(В 17 столетии этот термин обозначал одну лишь планету Земля.) Тыоказал высокую честь скромному дому твоего слуги!

– Пустого не болтай, – перебил князя царь. – Дело говори.Надолго задержусь – свита начнет беспокоиться. Где он? Царевич где?

– Вон за той маленькой дверцей, государь. Как доставлен изУглича в гробу, так и лежит.

– И что, в самом деле нетленен?

– Ты можешь убедиться в этом своими собственными яснымиглазыньками (Употребление уменьшительно-ласкательных окончаний в старорусскомязыке означало особую почтительность).

– Сейчас, сейчас, погоди… - Голос царя дрогнул.

Все-таки поразительно, до чего удобно было подслушиватьотсюда, из чулана. Не пропадало ни единое слово. Опять же имелся глазок дляподглядывания. Наверное, неспроста тут всё так устроено.

– А это точно царевич? – тихо и как бы даже с робостьюспросил Годунов.

– Доподлинно не знаю. Уверен лишь, это тот самый ребенок,какого мне показывали четырнадцать лет назад, когда я по твоему приказупроводил в Угличе следственно-розыскные мероприятия. Черноволосый, белолицый, смаленьким наростом правее носа, с родимым пятном красного цвета на левом плече.И ростом крупнее, чем бывают девятилетние дети – в батюшку пошел, ИоаннаВасильевича. Царь удрученно вздохнул.

– Я-то Дмитрия последний раз трехлетком видел, когдасмутьянов Нагих из Москвы высылали…

– Чувствую, ты в сомнении, государь. – Голос бояринасделался мягок, прямо медов. – Так еще не поздно отказаться от нашего плана.Никто не знает, что тело царевича вывезено из Углича, мой слуга ОндрейкаШарафудин проделал это тайно. Как привезли, так и обратно увезем.

Гулкий удар – должно быть, монарх стукнул посохом об пол.

– Нет-нет. Показать народу царевича необходимо. А то уже воткрытую говорят, будто польский самозванец и есть настоящий Дмитрий. И головырубим, и вешаем, и на кол сажаем, да всем рты не заткнешь. Ты мне только односкажи, Василий… – Борис перешел на шепот. – А не может это быть поповский сын?Самозванец Гришка Отрепьев пишет в своих грамотках(Этим словом в допетровскойРоссии называли любые документы: указы, письма, постановления.), что вместонего-де зарезали поповича.

– Знаю, о царь и великий князь, слышал. Но достаточновзглянуть на августейшего покойника, и сразу видно, что разговоры пропоповского сына – забобоны(Этот термин в глоссарии отсутствует; контекстуальныйанализ предполагает значение «враки», «чушь», «брехня».) Истинно царственныйотрок, посмотри сам.

– Ладно… – наконец решился Борис.– Пойду. Спаси и сохрани,Господи, и не оставь в час испытаний… А ты, Василий, тут будь. Сам я, один.Подсвечник только дай. Господи, Господи, спаси и укрепи…

Услышав скрип и звук шагов, Ластик сунул уни-бук междубортом гроба и стеной, вытянулся.

В последний момент, спохватившись, насыпал себе на грудьорешков, после чего закрыл глаза, сделался «личен и благостен», как подобало«истинно царственному отроку».

Пока государь шел по горнице, он и топал, и посохом об полстучал, а вошел в чуланчик – сделался тише воды, ниже травы.

Сначала постоял на пороге и долго бормотал молитвы. Ластикразбирал лишь отдельные слова: