– Вообще-то не очень, – прошептал Ластик в унибук, а потомпрочитал с экрана вслух. – Не вельми гораздо.

– Сам видишь. Куда его, такого, показывать? Опасно. В чудесаверит чернь или ополоумевший от страха царь, а бояре ни за что не поверили бы.Ведь они-то отрока этого в гробу мертвым не видели. Вообразили бы, что это моикозни. Они пока еще за Годуновых стоят. Ничего, пусть Борисов щенок до порыпоцарствует, а там видно будет.

И приподнял левую бровь, совсем чуть-чуть, но щелочкасверкнула ярче широко раскрытого правого глаза.

Ондрейка почтительно поклонился.

– Ты мудр, князь. Тебе видней. Куда же этого девать будем? Вмешок, да в воду?

Спокойно так спросил, деловито – Ластик от страха унибуквыронил.

Василий Иванович с неожиданной для его комплекциипроворностью нагнулся, подобрал книгу, открыл на развороте с какими-тотеоремами, посмотрел и с поклоном возвратил.

– Думай, что болтаешь, дурак! Ты на лицо его посмотри! Развеон похож на обычного мальчишку? А такие книги ты когда-нибудь видел? В нихнепонятные письмена и магические знаки. Откуда его взяли твои шпыни (Это словочаще употреблялось как бранное. В прямом смысле – представитель низшейпрослойки горожан, не имеющий жилья и постоянных занятий)?

– Не спрашивал.

Поглядел князь на замершего Ластика еще некоторое время,пожевал губами и громко, как у глухого, спросил:

– Ты откель к нам пожаловал, честной отрок? Оттель? – Онпоказал на потолок. – Али оттель? – Палец боязливо ткнул в пол. – Яка сила тяниспослала – чиста аль нечиста?

– Долго рассказывать, – ответил Ластик, раскрывая 78страницу. Рассказывать и в самом деле пришлось бы очень долго, да и не понял быбоярин.

«Долго речь», – перевел унибук.

– Долго речь.

Вряд ли боярина устроил такой ответ, но вопросов задавать онбольше не стал – видно, уже пришел к какому-то решению.

– А хоть бы и нечистая. Сила – она и есть сила. Прошу твоюангельскую милость быть гостем в моем убогом домишке . (Это словосочетание неследует понимать в буквальном смысле; старомосковский речевой этикет требовалговорить о себе и своем жилище в уничижительных выражениях.) Если же твоямилость не ангельской природы, а наоборот, то я и такому гостю рад.

Василий Иванович Шуйский склонился перед Ластиком до земли.

Месяца майя 15 дня года от сотворения мира 7113-гопресветлый ангел Ерастиил, отчаянно зевая, сидел у окна и смотрел, как играютсолнечные блики на мутной слюде. Перед ангелом на подоконнице лежала раскрытаякнига – в телячьем переплете, с затейливыми буквицами и малыми гравюрками. Вкниге про весну говорилось так: «Весна наричется яко дева украшена красотою идобротою, сияюще чудне и преславне, яко дивится всем зрящим доброты ея, любимабо и сладка всем, родится бо всяко животно в ней радости и веселия исполнено».Но Ерастиил радости и веселия исполнен не был – очень уж измучился сидетьвзаперти.

Обидней всего было, что даже через окно посмотреть на«украшену красотою и добротою деву» было совершенно невозможно: пластины слюдыпропускали свет, но и только. В парадных покоях княжеского дворца имелись иокончины стекольчаты, большая редкость, но ходить туда в дневное времястрого-настрого воспрещалось.

Крепко стерег Шуйский своего гостя, особо не разгуляешься.

Поместили Ластика в честной светлице – комнате для почетныхгостей. Ондрейка сказывал, что последний раз тут останавливался архиепископРязанский, который князь Василь Иванычу родня.

По старомосковским меркам помещение было просторное, метровтридцать. Чуть не треть занимала огромная кровать под балдахином. Лежа в ней,Ластик чувствовал себя каким-то лилипутом. Из прочих предметов мебели имелисьстол, две лавки да резной сундук, вместилище вивлиотеки: три книги духовногосодержания да одна потешная, то есть развлекательная – про времена года (каквидно из вышеприведенного абзаца, чтение не самое захватывающее).

Терем у князя Шуйского был большущий, в три жилья (этажа), впарадных комнатах вислые потолоки (затянутые тканью потолки) и образчатые(изразцовые) печи, косящатыи, то есть паркетный пол, а вот с обстановкойнегусто. Не прижился еще на Руси европейский обычай заставлять комнаты мебелью.Лавки, столы, рундуки да несколько новомодных шафов (шкафов) для посуды – вот ивсё.

У почетного гостя в светлице, правда, висело настоящеезеркало, и зело великое – с полметра в высоту.

Подошел Ластик к нему, посмотрел на себя, скривился.

Ну и видок. От сидения в четырех стенах лицо сделалосьбледным, под глазами круги, а прическа – вообще кошмар. Называется под горшок.Это надевают тебе на голову глиняный горшок, и все волосы, какие из-под неготорчат, обрезают.

Повздыхал.

Чем бы заняться?

Затейливые буквы в потешной книге уже поразбирал. Наподоконнице посидел. Дверь снаружи заперта на ключ – якобы в остережение отлихих людишек, хотя какие в доме у князя лихие людишки?

Покосился на печь. Там, под золой, лежал уни-бук. Вот чтопочитать бы. Верней – с кем поговорить бы. Однако с некоторых пор компьютерприходилось прятать.

Снова подошел к окну. Осторожно, прикрываясь кафтаном,достал Райское Яблоко и стал на него смотреть.

Подышал на гладкую поверхность, потер рукавом, чтобы ярчесияла. Чем дольше любовался, тем яснее делалось: ничего прекрасней этогорадужного шарика на свете нет и не может быть.

Камень был самим совершенством – лишь теперь Ластик сталпонимать, что означает это выражение. Смотреть на Яблоко не надоедало: оно всевремя меняло цвет, при малейшем повороте начинало искриться. Если б он непроводил часы напролет, зачарованно разглядывая Адамов Плод, то давно ужесвихнулся бы от скуки и безделья в этой слюдяной клетке. (Хотя нет – имелся иеще один фактор, сильно скрашивавший неволю, но о нем чуть позже.)

Поглаживая алмаз, Ластик мечтал о том, как выберется изэтого чертова средневековья, как вернется к профессору Ван Дорну и торжественновручит ему бесценный трофей.

Но чтоб попасть в 21 век, требовалась подходящая хронодыра,а с этим было плохо.

По ночам Ондрейка Шарафудин выводил «ангела» на прогулку,подышать свежим воздухом. Но перемещаться можно было только по двору, вокругтерема.