Поднимался я по лестнице, а в мыслях крутились все те же вопросы: как смогла излечиться Элен от отравления коллоидным серебром и почему не осудили доктора за дебош на просторах земель кикапу?

Доктора нужно непременно вывести на чистую воду. Уж дьявол ли, или пособник богини Шридеви, или какие духи индейские здесь замешаны, оставлять это никак было нельзя. И в полицию, как выяснилось из рассказа соседа доктора, идти бессмысленно — у того, видно, с законниками случился какой-то тайный уговор. Не иначе.

Я отворил дверь, тщательно ее запер. С наслаждением скинул тесные оксфорды, начищенные коридорным до блеска, и уже намеревался отправиться читать газеты, но обнаружил, что посередине моего номера стоит официант из кабака внизу, волосы у него будто женские.

Тут официант оборачивается, а это Элен Бюлов, да еще с ножом в руках. Волосы ее белые, как снег, были разбросаны по плечам, растрепаны, будто она металась и в сердцах их дергала, лицо залито слезами. Ну все, подумал, пришла просить расплаты за тигра, которого я погубил.

Она бросилась в мою сторону, но вместо того чтобы накинуться, вдруг повисла на шее и разрыдалась.

— Убейте меня, Эмиль, убейте… — всхлипывала она мне в самое ухо. — Сама не могу… сил нет совсем. О, как я устала! Как же я устала от всего этого! До чего мы дожили… Какое безумство.

Я оторвал ее от себя, усадил на диван и вынул нож из рук — насилу разжал пальцы, так она вцепилась в рукоять. Сидела, всхлипывала, волосы мокрые на лоб свесились. Вдруг подняла голову и взглянула на меня, а глаза несчастные, усталые.

— Ну что вы? Чего молчите? Вы же за этим приехали? Давайте уж! — проронила она. — Закончите начатое. Во всех смертных грехах одну меня привыкли винить. Уж лучше бы к своему доктору пригляделись основательней. Неужели за целый месяц вы ни о чем не догадались?

— О чем я должен был догадаться?

Элен поглядела на меня еще отчаянней.

— Если и имеется на свете белом дьявол, так это он и есть! Вот о чем вы должны были догадаться… Ох, извел меня совсем, сил нет терпеть его выходки. Хоть бы… дочь пожалел. Ни стыда, ни совести! Доченьку жалко, бедная Зоинька совсем ошалела. Вы видели? Это она нарочно. Никогда в мыслях у нее не было вести себя таким низким образом. Настоящей леди всегда была. Ох, Давид, Давид… С тех пор заперся в гараже, и если бывает дома, так разве один-два раза в месяц.

— Будьте любезны, подробнее. Обещаю сделать все, что в моих силах.

— Не могу, — отчаянно замотала она головой. — Он узнает, убьет. Вон этот Фечер вас выследил, уже поспел наговорить с три короба всяческой чуши и невидали. А вы уши развесили.

— Как вы узнали?

— Я видела, как за вами следом ехал его дружок, журналист из «Нью-Йорк Жорнал». Я ведь тоже в ту ночь бежала… Не знаю только — зачем? Все равно меня найдет. Не он, так полицейские агенты. Я ж у них как служебная псина, все вынюхивать должна шулеров да шарлатанов и выводить их на чистую воду, обо всех их уловках рассказывать, кто на что горазд и кто каким преступным трюкачеством на жизнь зарабатывает. Иначе никак. Иначе ни оранжереи, ни лаборатории, ни Зоиных выступлений — ничему не бывать. Такое условие. Вам ведь этот старый ирландец уже поведал обо всем. Это я его усыпила. Его и журналюгу. Так что надо бы нам отсюда съезжать.

— Вы?

— Ну да, виски со снотворным я подала. А вы за разговором не заметили.

— Я должен был догадаться.

— Герши, Герши… — вздохнула она. — Что же теперь делать? Как быть? Я не могу оставить Зоиньку с этим монстром. Та его все на прочность проверяет. Как бы не случилось несчастья…

— Что я могу сделать?

Она встала, прошлась туда-сюда, мягко точно кошка, ступая по ковру, изящно отбросила прядь волос со лба, обернулась ко мне, будто сейчас что скажет, потом зачастила из угла в угол. Замерла, подняла на меня глаза — а во взоре проносятся мысли одна за другой с частотой шторма.

— Есть один способ, — наконец изрекла она. — Единственно, что выводит его из себя — это страсть Зои к быстрой езде.

Потом она всплеснула руками, спрятав лицо в ладонях, опять разрыдалась.

— Нет, нет и нет… Ей нельзя разрешать. Убьется, убьется, безумная… Ванечка это знал и бранил ее. А если она ослушается, тогда вслед гончих отправит, полицейских. Уж они Зою в отчий дом живо вернут. Да и… позабыла ведь — успел он посетить издательство «Нью-Йорк Таймс», которая ралли устраивает. Сказал, ежли такая-то, такая-то девица явится, ни за что от нее заявки не принимать.

— По-моему, справедливо, — заметил я, вспомнив, как девушка резва в управлении своим «фордиком».

— Его надо во что бы то ни стало вытравить из его норы, — горя глазами, вскрикнула она. — И тогда он образумится, расшевелится, перестанет прятаться, начнет новую, человеческую жизнь. Он погибает, я погибаю, мы все — гибнем из-за глупого каприза, из-за нежелания принять правду.

Такой Элен Бюлов я не видел прежде никогда. Отчаявшейся, исступленно ищущей спасения и радеющей не за себя, а за детей своих, как истинная мать, и ради них готовая отдать всю кровь до последней капли. Уж эти чувства были воистину правдивы и не имели ничего общего с игрой и театром иллюзий. Элен была как безумная. Я начал тревожиться, что ее охватила самая настоящая горячка.

— Надо уговорить его… — исступленно продолжала она, кусая губы в кровь и судорожно заламывая руки.

— Кого?

— Давида.

— Уговорить на что?

— Ехать с вами.

— Куда? — Мысли стали совсем отрывистыми, говорила она несвязно, путано. Я перестал понимать, чего она хотела. Понимала ли она себя? Здорова ли она?

— У Давида в гараже электромобиль, который они с Ванечкой сами сконструировали… по собственным чертежам. Его надо вывести и поставить в ряд с теми авто, которые отправятся в Париж 12 февраля. У нас месяц на подготовку. Это же надо решить с вопрос с топливом, провизией, одеждой и прочими ресурсами, одних деталей придется повезти — ящика два, не менее. Боже мой! Всего месяц! Но это должно сработать, должно… Это последняя надежда! Мы все перепробовали, остался электромобиль.

— Я не могу понять, как это может помочь?

— Увезите Давида. Я займусь Зои.

— Мне — увезти Давида? Мне — религиозному фанатику, который еще, быть может, не оставил идеи вас убить?

— Бросьте, Эмиль, эти сказки! — разозлилась Элен. — На кону три жизни. Если вы не вмешаетесь, мы погибнем. Давид потерял веру во все с тех пор, как произошла та катастрофа. Погибли многие и его работы, погибла надежда, что он станет первым человеком, чьи портреты будут носить живые люди, а не наоборот, понимаете? Он мечтал рисовать красивых людей, идеальные лица. Он мечтал избавить мир от уродства, но… случилось… то, что случилось. Это решение Ванечки — погубить такой дивный замысел.