Она шагнула к нему и остановилась. Конечно, она не верила всказки о том, что если неожиданно разбудить лунатика, сознание может покинутьего тело, и результатом станут безумие или смерть – но здравый смыслподсказывал ей, что все равно ничего хорошего из этого не выйдет. Если егосейчас разбудить, это повлечет за собой слезы или даже истерику.

Поэтому она никогда не будила Бретта во время его ночныххождений, не стала делать этого и сейчас. Одной из причин был здравый смысл,другой – ее неосознанный страх, которого она сама не могла понять. Что такогострашного в хождении Бретта во сне? Это было естественно, как и то, что онбеспокоится о Куджо.

Он отошел от стола, держа соусник, и внезапно на его лицеотразилась сложная пантомима тревоги и печали. Потом он произнес слова,выговаривая их как спящие, почти неразборчиво. И хотя это были самые обычныеслова, но Черити они испугали больше чем все предыдущее. Она дотронулась рукойдо тела. Кожа там была совсем холодной.

– Куджо больше не голоден, – сказал Бретт. Теперь онприжимал соусник к груди. – Не голоден.

Он выпрямился, и по лицу его скатилась единственная слеза.Потом он поставил соусник на стол и пошел к двери. Глаза его были открыты, ноон не видел мать. На пути он остановился, обернулся назад и произнес:

– Ищи в траве, – кому-то невидимому.

Потом снова пошел к ней. Она стояла неподвижно, все ещеприжимая ладонь к горлу. Он прошел мимо, поднялся по лестнице и скрылся.

Она повернулась, чтобы идти за ним, и вспомнила про соусник.Он стоял на столе, как лаконичный натюрморт. Она взяла его обеими руками – рукидрожали, – и убрала назад в шкаф. Потом постояла еще немного, слушая тяжелыйстук своего сердца, и пошла за ним.

Она заглянула в дверь его комнаты, когда он уже лег. Оннатянул простыню и повернулся на бок – его обычная поза во сне.

Внизу кто-то закашлялся, напомнив ей, что они в чужом доме.Она почувствовала, что уже скучает, и в эту минуту мысли о разводе показалисьей совершенно нереальными, как детские фантазии.

Но почему пантомима кормления Куджо так ее испугала? «Куджобольше не голоден».

Она вернулась к себе и лежала в постели, пока не взошлосолнце. За завтраком Бретт казался таким же, как всегда. Он не вспоминал проКуджо и не стал звонить домой. Поразмыслив, Черити решила забыть про это.

Становилось жарко.

Донна чуть приоткрыла свое окно – насколько осмелилась, – иперегнулась через Тэда, чтобы сделать то же с его окном. Тот она заметилажелтоватый листок бумаги у него на коленях.

– Что это, Тэд?

Он посмотрел на нее. Глаза у него покраснели.

– Слова от Монстров.

– Дай посмотреть.

Он протянул ей листок. Лицо его казалось выжидающим, и онана миг испытала ревность. Она заботилась о нем, о его жизни, а он надеется наэтот фокус-покус, который придумал его дорогой папочка. Тут же это чувствосменилось болью и злостью на себя. Кто, как не она, втравила его в это дело?Если бы она оставила его с няней…

– Я вчера положил их в карман, – сказал он, – когда мыуезжали. Мама, Монстр съест нас?

– Это не Монстр, Тэд, это всего-навсего собака, и, конечноже, он нас не съест. Говорю, скоро придет почтальон, и мы поедем домой. «И яговорила, что машина заведется, и что кто-нибудь приедет, что Кэмберы скоровернутся…»

– А ты отдашь мне их?

В какой-то момент ей хотелось разорвать листок на мелкиекусочки и выкинуть их в окно, но она вовремя одумалась. Она отдала его Тэду иобеими руками вцепилась себе в волосы, испуганная и разозленная. Что это с ней?Почему она хочет, чтобы все было еще хуже? Что это?

Было жарко – чересчур жарко, чтобы думать. Пот заливал ейлицо, и она видела, что и Тэд сильно вспотел. Его волосы прилипли к черепунепонятными клочьями и казались темнее, чем на самом деле. «Надо бы вымыть емуголову», – подумала она рассеянно и опять вспомнила про шампунь «Не плачь»,стоящий в полной безопасности на полке в шкафу и ждущий, когда кто-нибудьпридет и выльет его в ладонь.

(не распускайся)

Нет, конечно. Нет никаких поводов распускаться. Все идетнормально, так ведь? Пса не видно. Уже больше часа. И почтальон. Уже почтидесять. Почтальон скоро приедет.

Приедет и покончит с этим. Ничего что у них осталось толькочетверть термоса молока, и что утром ей захотелось в туалет, и она былавынуждена воспользоваться для этой цели маленьким термосом Тэда, и теперь вмашине пахло мочой. Она швырнула термос в окно, слыша, как он разбился огравий. Потом она заплакала.

Но все это неважно. Главное, что почтальон скоро приедет…может быть, он уже в пути в своей маленькой бело-синей машине. Уже скоро. Онаотвезет Тэда домой, и они поднимутся наверх и будут мыться и отдыхать, носперва она достанет с полки шампунь и вымоет волосы, сначала Тэду, а потом исебе.

Тэд опять читал написанное на листке, беззвучно шевелягубами. Конечно, он не читал; читать он научится года через два («если мывыберемся отсюда», – подсказал предательский голос); просто повторял на память.Почтальон. Где этот чертов почтальон?

– Мама, может быть, машина заведется?

– Дорогой, я боюсь пробовать. Аккумулятор сел.

– Но мы же все равно здесь сидим, – капризно сказал он. –Что с того, сел он или нет, раз мы здесь сидим! Попробуй!

– Не приказывай мне, а то получишь по попе!

Он отстранился, услышав ее сердитый окрик, и она сноваобругала себя. Он устал… кто в этом виноват? И он был прав. Это и вызвало у неегнев. Но он не понимал, что единственная причина, по которой она не хочетзаводить машину – это боязнь привлечь внимание пса.

Она безнадежно повернула ключ в зажигании. Мотор медленно,протестующе, зафыркал, но искра не проходила. Она выключила зажигание и нажалагудок. Он сипло прохрипел, но этот звук уже вряд ли кто-нибудь мог услышать,даже из того дома у подножия холма.

– Ну вот, – сказала она свирепо. – Доволен? Вот и все.

Тэд заплакал. Это началось, как в раннем детстве: ротскривился, слезы покатились по щекам еще до того, как раздались первыевсхлипывания. Она обняла его, попросила прощения, говорила, что ей тоже плохо,что скоро приедет почтальон, и они поедут домой, думая при этом:

«Вся в мать. Она тоже в случае беды всегда стараласьразделить ее с близкими. Яблочко от яблони. Может, и Тэд, когда подрастет…»