уверен, что это конец. Его, очевидно, поставят к стенке. Даже не смущало, что он ни в чем не виновен. Кого это могло волновать тогда? Достаточно было родиться не в той семье.

Когда он увидел в кабинете, куда его привели, Зою, он почти уверился, что его песенка спета. Богиня революционной борьбы, похоже, жаждала новой крови.

– Что за испуганный вид? – вместо приветствия грубо заметила Зоя. Опять по ее лицу пробежала тень брезгливости.

– Вы в ЧК уже могли бы отличать, когда бледность вызвана страхом, а когда банальным недоеданием, – сам не ожидая от себя, огрызнулся Шура. Он был так вымотан страданиями и голодом, что, если б его сейчас же пустили в расход, он бы даже бровью не повел. Лишения притупили страх смерти. Жизнь теперь не казалась такой уж привлекательной, чтобы за нее неистово цепляться.

Зоя не ожидала такой дерзости и немного сбавила свой натиск. Она налила стакан горячего крепкого чая и поставила его перед Шурой. На блюдце рядом поблескивали кристалликами несколько белоснежных кусков сахара. Саша к деликатесам остался равнодушен.

– Не волнуйся, это просто беседа. Хотела уточнить у тебя кое-что… – сталь вдруг исчезла из голоса бывшей подруги: – Да ты пей, пей. Это хороший чай, не отрава какая…

– Давай ближе к делу…

– Хорошо. К делу, так к делу. Ты же бывал в магазинах своего отца?

– Разумеется.

– Там были золотые украшения, так?

– Вероятно, хотя я же был ребенком и на украшения внимания особенно не обращал… Точно не скажу…

– Если б все золото переплавили в одну большую люстру, где бы ее могли спрятать, как ты думаешь?

– В магазине?

– Не только. Может быть, в отцовском доме или еще где-то?

– Понятия не имею. Ты же помнишь, мы от отца съехали давным-давно. Бог знает, что там могли перестроить… А ты уверена, что люстра существует?

– Не знаю. Но должна проверить. Ты же видишь, как нам нужны деньги. Люди голодают! Мы начали продразверстку. Но это займет время.

Шура чуть не расхохотался в голос. Большевики разграбили всю страну, но вот именно мифическая люстра из переплавленных золотых канделябров Елисеевского магазина должна всех спасти и положить конец голоду.

– Боюсь, я ничем не смогу помочь…

– Ну что ж… может быть, и нет никакой люстры… Кобылин тоже не признался…

– Так его из-за этого убили?

– Что за чушь? Его казнили, как врага революции.

Пока Зоя не упомянула фамилию отцовского компаньона, Шура чуть не растаял. Он снова видел огромные цыганские глаза Зои, которыми могла обладать только настоящая ведьма, ее гладкую, смуглую кожу, и это сводило его с ума. Ему жутко хотелось поцеловать ее, хотя бы в последний раз. Но воспоминание об Александре Михайловиче смахнуло колдовскую паутину, которой бывшая возлюбленная уже почти полностью оплела его.

– Я могу идти?

– Да, сейчас выпишу пропуск…

Шура был уже у двери, когда Зоя вдруг спросила.

– Я видела тебя с той женщиной из института… У вас это серьезно?

– Надеюсь…

– Как предсказуемо… и примитивно.

– Пусть так… Ты же тоже наверняка не одна…

– Не одна, но для меня это ничего не значит.

– Да-да, я помню… Главное – революция! Любопытно, а я что-нибудь значил для тебя?

Зоя приподняла бровь, выражая недоумение неуместным вопросом. Но в этот раз без характерной ей агрессии или раздражения, что натолкнуло Шуру на мысль, что этот разговор не был ей неприятен.

– Иди уже! – положила конец лирике Зоя: – Все это – неважно, чепуха… У меня работы полно!

Шура вышел из ЧК с ощущением облегчения. Все это время даже на расстоянии он чувствовал от Зои скрытую угрозу. Думал, она уничтожит его, пришив любое абсурдное обвинение. Так же как Кобылина или Глеба. Но сейчас он вдруг понял, что Зоя вызвала его не ради расправы. Эфемерная люстра скорее была предлогом. Она явно хотела его увидеть, может быть, даже помириться. Почему всегда, когда человек уже определился, особенно если решение давалось мучительно, ему непременно будет ниспослано искушение? Зачем сейчас, когда у Шуры начинался роман с Евгенией, снова появилась Зоя? Женя была доброй, чуткой, заботливой. И чувство к ней было таким же нежным и уютным. С Зоей все было иначе, ярче. Страсти клокотали, на разрыв Сашиных нервов. Когда-то он был готов отдать все ради одной минуты со своей валькирией. Готов ли он к этому теперь, после всего, что случилось? Может он быть с той, кто без колебаний и жалости поддерживала расправу над Александром Михайловичем, мужем Мариэтты и еще тысячами ни в чем неповинных людей? Можно ли судить хищника за то, что он жаждет крови? Шура испугался, поймав себя на том, что едва вновь не стал придумывать оправдания Зое. Она все еще имела необъяснимую власть над ним, могла подчинять его волю. Саша поспешил к Жене. Только она своей любовью могла окончательно снять колдовские чары черноглазой чекистки.

III

После октябрьской революции Клим редко бывал в городе на Неве. Он сражался на полях гражданской войны. Тем не менее, как только возникала оказия попасть в Петроград, он непременно ею пользовался. Глафира продолжала быть для него самым значимым и еще не завоеванным трофеем. Она была его мечтой. В сущности, у него было две мечты – мировая революция и Глаша. Если для свержения мирового капитализма молодой командир красной армии в общих чертах знал, что нужно делать, то, как получить желанную женщину, он не понимал. Клим давно мог овладеть ей силой, но ему важно было, чтобы она не просто подчинилась ему, а искренне полюбила.

Клим стал еще большим красавцем, сменив старую солдатскую шинель и разбитые ботинки на кожанку, хромовые офицерские сапоги и черную папаху с красной лентой. Он ловил на себе женские взгляды, но ни одна из дам не была ему мила так же, как Глафира.

Глаша, казалось, всякий раз радовалась появлениям Клима. Она к нему привязалась, привыкла к его заботе. В сером голодном городе не было больше ни одного человека, который бы опекал ее. Митя был вечно пьян. Где он умудрялся найти денег на алкоголь и карты – оставалось загадкой. Из дома он вынес практически все. Остатки драгоценностей, столового серебра и царских денег, Глафира была вынуждена прятать в бюстье и в потайных карманах нижней юбки. Глаша давно не волновала Митю как женщина, поэтому он не пытался ее обнять или раздеть, а иначе мог бы обнаружить припрятанные ею богатства и отобрать, чего доброго. Митино равнодушие было залогом сохранности Глафириных сбережений.

Исхудала, – Клим в очередной раз передал Глаше туго