Наконец, наш король сделал выбор, и намечалось грандиозное событие — его свадьба. Весь Аугуст, и не только Аугуст, гудел в предвкушении празднеств. В моём шкафу висело шикарное платье и костюм Герарда, а ювелир на днях принёс колье, где отшлифованный розовый адамант на удивление смотрелся сказочно и респектабельно. Умей они гранить алмазы… даже не хочу думать, каким бы великолепным вышел бриллиант.

Гонец из палатината примчался на ночь глядя. Сообщив, что меня ждёт его величество, он отбыл, а я стояла посреди покоя и не могла понять, что не так. В душе поднималась тревога — что-то случилось с Герардом».

Ольга подняла глаза на картину. Речь в рукописи шла об изображённом на ней мужчине. Красавец.

— Будуарная кукла, гречка, пацан, бриллиант, — повторила она, зная, что подобных слов в раннем средневековье быть не могло. Стиль письма женщины походил на современный язык. Да что там походил?! Он им и являлся.

Ольга читала дальше.

«Наспех собравшись и оставив детвору на попечение разволновавшейся Хельги, я выехала в палатинат. Давненько я там не была.

Стража пропустила меня без лишних вопросов — супругу пфальцграфа его величества знали все. Невысокое крыльцо чёрного входа всё так же было увито плющом, а пустынный коридор, темнеющий боковыми проходами, встретил безмолвием. Я знала здесь каждый поворот и могла с закрытыми глазами найти нужную дверь.

Я спешила и сходила с ума от волнения, не зная, с чем или кем могу столкнуться. Была готова на всё — вплоть до заговора, — сжимая кинжал, скрытый складками платья. То, что Генрих позвал меня в такое время, наводило на определённые мысли. Их я тоже гнала прочь. Герард, долгие годы остающийся фаворитом короля, не мог в одночасье разочаровать своего монарха.

Пройдя через пустынную галерею и свернув к маленькой двери в нише, я вошла в комнату отдыха короля. Звучала ненавязчивая тихая музыка, отблеск свечей путался в золотой утвари, пахло цветами и сладким вином. Аромат выпечки напомнил мне, что я так и не поужинала.

Не ожидала, что увижу так много придворных в столь поздний час. Генрих редко собирал доверенных лиц на дружеские посиделки, и мы с Герардом всегда входили в их число.

На меня никто не обратил внимания. В дверь, в которую я только что вошла, вышла парочка. Мужчина, скользнув по мне взглядом, склонился к женщине и невнятно пробубнил ей что-то на ушко. Она, закрывшись веером, тихо рассмеялась. Я их узнала — лживый льстец и жуткая сплетница.

Король сидел за столом и играл с Отто фон Бухгольцем в шахматы, а мой муж…

Я помню то чувство, с каким волнением высматривала его среди сотни придворных. Не найдя, повторно и уже медленно сканировала помещение, а когда увидела, вздох облегчения затерялся в моих лёгких.

Он сидел в самом дальнем углу зала, а рядом с ним, положив руку на его предплечье, сидела… Ангелика фон Вайсбах».

В библиотеку вошла Мадди:

— Миледи, вот, как вы велели, — и поставила на столик у камина поднос.

Сверкнуло серебро бульотки, из носика которой поднималась тонкая струйка пара. Запахло бисквитом с малиновым джемом и взбитыми сливками.

— Спасибо, Мадди. Можешь идти.

— Сканировала помещение, — рвано выдохнула Ольга, глядя на бисквит. Чашка ударилась о блюдце едва не выпав из рук.

«Виконтесса» поняла, что боится. Появилось предчувствие, что вот-вот она прочитает что-то такое, что перевернёт её представление о… чём? Что не только душа может переселиться в чужое тело, но и тело может, поправ все законы физики, переместиться из одного мира в другой. Невероятно! И оттого страшно.

Потому что непонятно.

Потому что необъяснимо.

Потому что не укладывается в голове.

Потому что, закрывая одну дверь, Бог открывает другую.

Ольга не была набожной, но то, что с ней произошло, она могла объяснить только загадочным вмешательством провидения.

«Первым моим желанием было броситься к Герарду, но, убедившись, что он жив, я подошла к королю.

Генрих, оставив игру, встал мне навстречу и его первые слова удивили меня. Я поняла, что он не ожидал меня увидеть, но искренне обрадовался и предложил разыграть с ним шахматную партию после игры с Отто. Я под каким-то предлогом вежливо отказалась и пошла к мужу.

Ангелика увидела меня первой. Она тотчас отклонилась от Герарда и убрала руку с его руки. Муж если и был удивлён, то вида не показал. Я же, натянуто улыбаясь, завела с герцогиней светскую беседу, незаметно осматриваясь и гадая, кому понадобилось вызвать меня сюда. Зачем — было уж слишком очевидно.

Я не видела Ангелику года четыре и знала, что она несколько месяцев назад вернулась в Алем из Сицилии с маленьким сыном, которого родила от престарелого супруга ещё перед отъездом отсюда, и была очень счастлива. Поговаривали, что синеглазый беленький мальчик не походил на черноволосого и смуглокожего островного сицилийского маркграфа, очень ревнивого и воинственного. Герцогиня же похорошела. Роды и средиземноморский климат пошли ей на пользу.

Я вдруг почувствовала себя неуверенно. Мне показалось, что я по сравнению с ней выгляжу ужасно.

Выяснив, что среди придворных её мужа нет, я едва сдержала себя, чтобы не продолжить с ней беседу и выспросить подробности. Вместо этого я попросила Герарда проводить меня к выходу. Всё это время он молчал и не спускал с меня тяжёлого взгляда.

Стоило нам выйти в коридор, как он затянул меня в первый попавшийся тёмный боковой проход и, прижав к стене, стал выяснять причину моего появления. Мне же не хватало воздуха. Как оказалось, он сказал Генриху, что я больна и поэтому не смогла прийти. А я заявилась — так некстати! — с румянцем во всю щёку и горящим взором.

Он обвинил меня в слежке за ним, не дав вставить и слова. Я успела сказать лишь о гонце. Герард меня не слышал — он был взбешён. Позже он убедится, что действительно был гонец и попытается выяснить его имя. Но это будет потом, а тогда я замолчала, сдерживая его напор. Я боялась… Боялась, что он изменил мне. Изменил давно и изменяет сейчас. Предположила, что сын у Ангелики может быть от него. Мне вдруг захотелось увидеть этого мальчика и убедиться во всём самой, и я знала, что никогда этого не сделаю.

Я всё понимала: кто-то специально подстроил мой приход, и от этого было больнее вдвойне. Если бы я смогла понять, чего хотят интриганы — убрать с дороги Герарда или меня — мне стало бы легче. Мы бы нашли решение проблемы.

Муж, видя, что я молчу и не сопротивляюсь, успокоился. Он не остался у короля и крепко держал меня под локоть, будто я собиралась сбежать. Всю дорогу до дома мы молчали, и меня душили слёзы. Я, как дура, бросилась в палатинат, чтобы, если потребуется, умереть рядом с ним, а что получила взамен?