– Или твоя сестра. – Он отодвинул Джесси от себя и посмотрелв ее глаза долгим, пристальным взглядом. – Может случиться, когда ты захочешьрассказать ей…

– Папочка, никогда!..

Он слегка потрепал ее по плечу.

– Погоди и дай мне закончить, Чудо-Юдо. Вы очень близки, яэто знаю. И я знаю, что девчонки часто испытывают потребность поделиться своимисекретами в порыве откровенности. Сможешь ли ты скрыть это от Мэдди в такойситуации?

– Да! – В отчаянии, что ей никак не удается его убедить,Джесси снова стала плакать. Конечно, если уж кому-то она могла бы сказать обэтом, то только Мэдди, ее старшей сестре.., но она не сделает этого. Ведь Мэддибыла в той же мере мамина дочка, как Джесси – папина, и, если бы Джессисообщила сестре о том, что произошло на веранде, мать узнала бы об этом еще дозаката солнца. Поэтому Джесси была уверена: это искушение она преодолеет легко.

– Ты действительно уверена? – спросил он с сомнением.

– Да! Конечно!

Но он снова скептически покачал головой, и его сомнениеснова испугало ее.

– Я полагаю, Чудо-Юдо, что гораздо лучше сказать прямо.Лучшее лекарство – правда. Ну, не убьет же она нас…

Но Джесси слышала уже, какой гнев вызвало у материсообщение, что дочь не хочет ехать на гору Вашингтон.., и не только гнев. Ей нехотелось вспоминать ту сцену, но сейчас она поняла, что в голосе ее материможно было различить не только ревность, но уже и ненависть. Это видение споразительной ясностью мелькнуло перед глазами Джесси, когда она стояла передотцом в спальне и пыталась убедить его сохранить мир: они были, как две сиротына дороге, Ганс и Грета, бездомные, мечущиеся по Америке.., и спящие вместе,свернувшись калачиком.

Она зарыдала, умоляя его не говорить, обещая быть послушнойдевочкой, если он не скажет. Он дал ей выплакаться, потом решил, что насталнужный момент, и с серьезным выражением на лице сказал:

– Ты знаешь, Чудо-Юдо, для маленькой девочки у тебя огромнаявласть над людьми.

Она смотрела на него с новой надеждой, отирая мокрые щеки.

Он молча кивнул, потом стал вытирать ей щеки тем жеполотенцем, которым вытерся сам.

– Я никогда не мог отказать тебе в том, что ты действительнохочешь, и сейчас именно такой случай. Пусть будет по-твоему.

Она бросилась в его объятия и стала покрывать поцелуями еголицо, подсознательно опасаясь, что это может снова плохо кончиться, но ееблагодарность перевесила страхи и осторожность.

– Спасибо! Спасибо тебе, папочка, спасибо! Он взял ее заплечи, отодвинул на расстояние вытянутой руки и на этот раз улыбался. Но печальвсе еще была на его лице, и даже теперь, почти через тридцать лет, Джессисчитала, что это не было частью представления. Да, печаль была настоящей, ноэто делало его поступок почему-то еще хуже, а не лучше.

– Значит, договорились, – подытожил он, – ты ничего нескажешь, я ничего не скажу. Тале?

– Так!

– Никогда никому и даже между собой. Навсегда, аминь.Значит, Джесс, этого никогда не было. Так?

Она тотчас согласилась, однако воспоминание о запахе вернулось,и она решила, что следует задать ему еще один вопрос.

– Я еще раз хочу сказать, что сделал дурную, постыдную вещь,Джесс. Прости меня.

Она заметила, что он смотрел в сторону, когда говорил этислова. Он легко бросал ее от чувства страха к чувству вины и угрожал всерассказать, если она это не утаит; в это время он смотрел ей в глаза. Когда жеон произнес это последнее извинение, его взгляд скользнул по вешалке, котораяразделяла комнату надвое. Это воспоминание наполнило ее чувством, в котором перемешалисьтоска и ярость: свою ложь он спокойно высказывал в лицо, а вот правду сказатьне смог и отвел глаза.

Она вспомнила, что открыла было рот, чтобы уверить его: онне должен просить прощения, но потом снова закрыла его, отчасти потому, что ееслова могли изменить его решение, а отчасти потому, что даже в свои десять летона понимала, что имеет право на эти извинения.

– Салли была холодна, это верно, но моя просьба о прощении –ерунда, конечно… Не понимаю, что нашло на меня. – Он усмехнулся, все еще неглядя на нее. – Может, это солнечное затмение. Если так, то, спаси Бог, большеоно не повторится. – А потом добавил, как бы говоря сам себе:

– Господи, мы будем молчать, но она все равно как-то узнает…

Джесси прислонилась головой к отцу и сказала:

– Она не узнает, я никогда не скажу, папа, никогда. – Онасделала паузу, а потом добавила:

– Да и что я смогла бы рассказать?

– Это верно, – улыбнулся он, – ведь ничего и не случилось.

– И я не.., то есть я не могу быть… Она взглянула на него,надеясь, что он ответит ей, не дождавшись вопроса, однако он смотрел на нее,вопросительно подняв брови. Его улыбка сменилась выражением ожидания.

– Значит, я не могу забеременеть? – выговорила она.

Он вздрогнул, потом его лицо застыло в напряжении какого-тосильного чувства. «Что это было – страх или печаль?» – подумала она. Только впоследнее время, вспоминая эту сцену, она пришла к выводу, что это мог бытьедва сдерживаемый взрыв смеха. Наконец он овладел своими эмоциями и поцеловалее в лоб.

– Нет, лапа, конечно же, нет. Тут не было того, отчегоженщины становятся беременными. Ничего такого не было. Я просто поиграл с тобойнемного, вот и все.

Она с облегчением добавила:

– Ты просто дурил меня – вот что ты делал! Он улыбнулся:

– Ага, совершенно точно. Ты прямо в точку попала, Чудо-Юдо.Что ж, таким образом, дело закрыто?

Она кивнула.

– И ничего подобного никогда больше не случится, понимаешь?

Она опять кивнула, хотя ее улыбка погасла. То, что онсказал, принесло ей облегчение, но серьезность его слов и грусть на лице чутьснова не пробудили панику. Она помнила, как взяла его руки в свои и сжала ихчто было сил.

– Но ты любишь меня, папочка? Ты все еще любишь меня?

Он кивнул и сказал, что любит ее больше, чем всегда.

– Тогда обними меня! Обними меня крепко! Он обнял ее, нонижняя часть его тела не дотронулась до нее.

«Ни тогда и никогда более. – подумала Джесси. – Даже когда яокончила колледж, он мне подарил эдакое старомодное объятие, отставив зад такдалеко, что между нами мог встрять еще один человек. Бедняжка… Что подумали быо нем люди, с которыми он столько лет делал бизнес, если бы увидели его стольпотерянным, каким он был в день затмения? Столько боли, терзаний – и о чем?Господи, что это за жизнь?! Что за поганая жизнь!» Машинально, без участияразума, она начала сжимать и разжимать пальцы, чтобы восстановить в нихкровообращение. Сейчас, по-видимому, около восьми утра. Она прикована к этойкровати уже примерно восемнадцать часов. Невероятно, но факт.