Когда эти жуткие судороги прошли – во всяком случае, Джессинадеялась, что они не возобновятся, – она попыталась восстановить дыхание,облокотившись на решетку изголовья кровати: ее глаза были закрыты, а дыханиепостепенно замедлялось и выравнивалось. Жажда прошла, и она почувствовала себяна удивление хорошо. «Все познается в сравнении, – отметила она. – И думаетсялучше после физических упражнений».

Да, ее мозг был ясен. Приступ отчаяния рассеялся, как туманпосле сильного ветра, и теперь Джесси могла нормально мыслить; она сновачувствовала себя здоровой. Она удивилась этой способности мозгаприспосабливаться к любой ситуации и своей решимости во что бы то ни сталовыжить. «Как хорошо было бы сейчас выпить кофе», – вздохнула она.

Образ кофе – черного, да еще в ее любимой чашке с голубымицветами – заставил ее облизать губы. По ассоциации она вспомнила и отелевизионной программе «Сегодня». Если ее биологические часы не ошибались,программа выходит в эфир как раз в эти минуты, и жители Америки – в основном неприкованные наручниками – сидят на столами в своих гостиных, пьют кофе и сок,едят ветчину, яичницу, а может, и эту крупу, которая успокаивает сердце иодновременно возбуждает кишечник. Они смотрят на Брайана Гамбела и Кэйт Корик,а те перешучиваются с Джо Гараджола. А чуть позже появится Уильям Скотт спарочкой счастливых столетников. Там будут гости: один будет говорить о том,что надо делать, чтобы ваши щенки не ели тапочки, а другой расскажет о своейпоследней картине. И никому из них не придет в голову, что творится сейчас вЗападном Мэне: одна из их более или менее постоянных зрительниц не включиласегодня ящик потому, что прикована к кровати наручниками, а в нескольких метрахот нее лежит ее мертвый голый муж, уже изрядно поеденный бродячим псом.

Она повернула голову направо и посмотрела на бокал, которыйДжералд только вчера поставил на свой край полки. Она подумала о том, что пятьлет назад этого бокала здесь не было, но по мере роста потребления Джералдомвиски перед сном росло потребление и других напитков – он пил галлоны содовой,холодного чая и воды. Для него выражение «пьет» имело первоначальный и широкийсмысл.

«Ладно, – подумала она, – теперь у него нет этой проблемы».

Бокал стоял на том же месте: даже если ее ночной визитер небыл сном («Не говори глупостей, разумеется, это не сон», – нервно вмешаласьмилашка), жажды он не испытывал.

«Сейчас я возьму этот бокал, – решила Джесси. – и буду оченьосторожна – вдруг появятся новые судороги. Есть вопросы?» Вопросов не было, ина этот раз взять бокал оказалось совсем просто. Она открыла еще однопреимущество: высохнув, карточка сохранила приданную ей форму. Теперь это быластранная геометрическая фигура – косой конус, и она стала гораздо удобнее, чемвчера. Поэтому выпить оставшуюся воду было даже проще, чем достать бокал. Икогда Джесси услышала, как бумага скребется о пустой теперь бокал, онаподумала, что вчера потеряла много воды, не подготовившись как следует. Однакотеперь жалеть было поздно.

Несколько глотков только обострили жажду, но делать былонечего. Она осторожно поставила бокал обратно на полку и поиронизировала надсобой. Привычки в некоторых обстоятельствах становятся смешными. Почему онарискнула новой судорогой, но все же поставила бокал обратно на полку, а нешвырнула его в стену, чтобы кругом разлетелись осколки? А потому, что нужныЧистота и Порядок, вот почему. Это одна из привычек, которые Салли Мэхаутвоспитала в своей дочке, в своем скрипучем колесе, которое всегда требоваломного смазки и никогда не могло успокоиться, – своей маленькой дочке, котораямогла пойти на что угодно, даже соблазнить собственного отца, лишь бы все былотак, как ей хочется.

В ее памяти всплыла фигура матери, какой Джесси видела еетак часто в последние годы: щеки пылают от возбуждения, губы сжаты, ноздривздрагивают, кулаки на бедрах.

– Да, она этому не удивилась бы, – прошептала Джесси, – неправда ли? Она относилась ко мне несправедливо!

Да, Салли было далеко до идеальной матери. Особенно в тегоды, когда ее брак с Томом все больше напоминал изношенную, неухоженнуюмашину. В последние годы ее поведение стало совершенно невыносимым. Еераздражение и подозрения не касались Уилла, но обеих дочерей она часто пугаласвоими речами и поступками.

После смерти отца она резко изменилась. Письма, которыеДжесси получала в последнее время из Аризоны, были просто банальными и скучнымизаписками старухи, жившей телевизором и воспоминаниями молодости. Она, видимо,совсем забыла, как однажды, выйдя из себя, орала, что, если Мэдди еще разбросит свой тампон в таз, не завернув предварительно в туалетную бумагу, она ееубьет. И как в одно воскресное утро без видимой причины ворвалась в спальнюДжесси, швырнула в нее пару туфель и вылетела прочь.

Иногда, получая открытки от матери («У меня все хорошо,милая, пришла весточка от Мэдди, она мне часто пишет, жара спала, и аппетит уменя теперь нормальный»), Джесси ощущала неодолимое желание схватить телефоннуютрубку, набрать номер матери и крикнуть ей: «Ты что, все забыла, мать? Забыла,как швыряла в меня туфли? Как ни за что ни про что разбила мою любимую вазу, ая подумала, что отец все тебе рассказал, хотя со дня затмения тогда прошло ужетри года? Ты забыла, как пугала нас своими воплями и слезами?» "Этонесправедливо, Джесси, нехорошо и отдает неблагодарностью.

Нехорошо, возможно, но это правда.

Если бы она знала, что произошло в день солнечногозатмения…".

* * *

Образ матери появился и исчез слишком быстро, чтобы можнобыло все рассмотреть: волосы закрывают лицо, как капюшон паломника: нескольконеприятных, безобразных людей, указывающих на Джесси пальцами. В основномженщины.

Мать скорее всего не сказала бы этого прямо, но она,конечно, подумала бы, что виновата Джесси, даже могла решить, что это былопродуманное соблазнение. От скрипучего колеса до Лолиты не так далеко, верно?Но если бы она все же узнала о том, что произошло между ее мужем и дочерью, онане стала бы устраивать скандал – она бы просто ушла.

Неужели не усомнилась бы? Конечно, нет. На это непоследовало никакого возражения, и тут пришло внезапное прозрение, к которомуДжесси шла почти тридцать лет. Отец читал ее, как открытую книгу, – он знал еесекреты так же, как знал акустику коттеджа у озера.

Она была не соблазнительницей, а жертвой. Джесси бояласьпотока отрицательных эмоций за этим печальным выводом – ведь она стала игрушкойчеловека, чья первая и главная задача заключалась в том, чтобы любить иоберегать ее. Но эмоций не было. Возможно, это объяснялось улучшением еесостояния. Мысль эта принесла облегчение: как бы ни было мерзко случившееся,теперь все встало на свои места. Она была поражена тем, что столько летстаралась не посещать этот закоулок памяти и он мучил ее. И как много решений всвоей жизни она приняла под прямым или косвенным влиянием того, что произошло,когда она сидела на коленях у отца, глядя через кусочки задымленного стекла начерный кружок в небе. И не было ли сегодняшнее ее положение результатом того,что случилось в день затмения?