– Вау, – он поднимает бровь, – сколько стереотипов. Я удивлен, что ты так категорична. И в какие спортзалы ты ходила или, что более важно, какие книжки ты читала, что у тебя сложилось такое впечатление о тренерах? Некоторые мои товарищи работали в спортзале, прежде чем пришли на флот, и я уверен, часть из них продолжат и после.

Краснея под его взглядом, я набираю полную руку песка и снова позволяю ему просыпаться сквозь пальцы. Заставляю себя посмотреть ему в глаза. Усмешка на его губах говорит сама за себя.

– Ладно, – признаю я, – я никогда не ходила в спортзал. Справедливо. И да, мои суждения могут быть основаны на книжках или журналах, которые я читала, или на каких-нибудь программах по телеку. Но еще у меня есть друзья, которые ходят в спортзал и рассказывают мне, как там. Может, этот комментарий был не очень правдивым. Но ты все равно последний человек, которого я представила бы в качестве тренера: сидеть взаперти в спортзале целый день не слишком на тебя похоже, разве нет?

– Осторожно, ты говоришь так, словно хорошо меня знаешь, – торжественно отвечает он; глаза сверкают, – но ты права, это на меня непохоже. И поэтому если бы ты позволила мне закончить, то узнала бы, что я хочу стать эрготерапевтом[15]. Я выучусь на персонального тренера, чтобы овладеть основами фитнеса, а потом поступлю в магистратуру на трудотерапию.

– Эм, – я поднимаю брови, – не хочу расстраивать, но для магистратуры разве не нужно иметь высшее образование?

– Да, Шерлок, нужно. Так что хорошо, что оно у меня есть.

– Правда? – Я, наверно, выгляжу пораженной. – Но как? Когда? – Засыпая его вопросами, я понимаю, как мало о нем знаю, и чувствую вину. Неужели я до сих пор так увлечена своим маленьким внутренним мирком, что не замечаю происходящего вокруг? Не самое приятное чувство.

– У вооруженных сил есть программы финансирования для студентов, которые служат на флоте. Я окончил бакалавриат факультета бизнеса в Саутгемптонском университете. И у меня диплом по руководству и управлению.

– Это потрясающе. Но ты ненавидел школу!

– Это были не лучшие годы, – признает он, – но у меня столько всего происходило, как ты знаешь, так что были причины не хотеть туда идти. – Он делает паузу, и мы оба знаем, что он говорит об отце. – А вообще, мне нравится учиться. Ты знаешь, я люблю читать.

– Да. – Я смотрю на него, но, когда он поднимает камень и кидает его в сторону моря, понимаю, что смутила его. – Извини. – Чтобы сгладить неловкость, я встаю. – Я зажарилась. Пойдем намочим ноги. – Не проверяя, следует ли он за мной, я шагаю к кромке воды и издаю вздох облегчения, когда морская пена закручивается вокруг лодыжек, моментально их остужая. Легкий ветерок щекочет щеку, и я подставляю лицо солнцу. Через секунду волосы на руке поднимаются – когда он подходит.

– Так лучше. – Он становится рядом.

– Я знаю, ты не можешь рассказывать мне про ваши миссии или тренировки, но можешь просто больше мне рассказать? – спрашиваю я, закрывая глаза, чтобы погреться в чудесных лучах летнего солнышка. – Как ты попал на флот? Почему так решил? Ты никогда не говорил.

Следует пауза, а потом он начинает рассказывать низким голосом:

– Когда я уехал из города на север, я сдавал экзамены и думал о том, чем бы заняться в своей жизни. Я знал, что хочу путешествовать и помогать людям, работать не только головой, но и руками. И еще мне нужна была семья, учитывая… – Он умолкает. – В общем, я наткнулся на сайт, где людей набирали в Королевский флот; я вспомнил все истории, что рассказывал Рэй, и это показалось мне подходящим вариантом.

Мы оба замолкаем, вспомнив дедушку. Я по нему до сих пор скучаю. У Джейка, должно быть, осталась дыра в сердце, ведь он утратил единственный положительный пример в жизни. Мне снова стыдно за свое поведение на поминках.

– Я был спортивным, здоровым – подходящим по всем критериям, – продолжает Джейк, не ведая о моих виноватых размышлениях. – Мне удалось получить нужные оценки, сдать все тесты, пройти все интервью. Меня привлекали атмосфера и ценности; флот – это про самосовершенствование, честность, самодисциплину, скромность. Они ищут смелых и целеустремленных людей.

То есть парней, которые могут не падать духом даже в самые дерьмовые времена.

Открыв глаза, я смотрю на него.

– Это, должно быть, было… – мне сложно подобрать правильные слова – они все не подходят, – тяжело.

– Временами. Но все дело в мышлении. Тебе нужно держаться с достоинством перед лицом неприятностей, принимать стратегические решения под давлением. Мне понравился девиз на их сайте: что нужно быть первым, кто поймет, адаптируется, отреагирует и преодолеет. Я подумал, что это круто.

– А я думала, твой любимый – «Я родился в Бирмингеме, но мужчиной меня сделали во флоте…»[16] – поддразниваю я, а потом улыбаюсь тому, как он скромничает.

– Это трудная работа, но чувство удовлетворения и уверенность, что ты помогаешь, того стоят, – отвечает он. – И это все, что я расскажу. Потому что сейчас мы поговорим на тему, которой ты весь день избегаешь. Что там с твоими картинами?

Сосредоточив взгляд на сине-зеленом море с белыми шапками пены, глядя на горизонт, где солнечный свет отражается от волн, я вздыхаю. Я знаю, что он так просто не отстанет.

– Ничего.

– Что это значит? Как давно ты не рисуешь?

– Уже какое-то время. – Я морщусь при мысли о том, сколько месяцев прошло с тех пор, как я брала в руки кисть. В последний раз это было, когда я видела его на Рождество. Фреска.

– Что за черт? Джонс, ты такая талантливая. У тебя потрясающий дар. Почему бы тебе не использовать его? С тех пор как мы познакомились, это всегда было твоей страстью. Это то, что делает тебя тобой.

– Я работаю целыми днями, – говорю я, защищаясь. – Провожу много часов в галерее и сильно устаю. У меня не остается энергии на рисование по вечерам. Мне нужно платить по счетам, и, поверь мне, моя зарплата не так уж велика. К тому же я хочу видеться с друзьями, гулять с Итаном, проводить время с папой. А он… – я аккуратно выбираю слова, – он начинает сдавать понемногу. Ему уже за пятьдесят, и физическая работа дается ему все труднее. Он был сантехником долгое время, и его тело начинает об этом напоминать. Последнее, что мне нужно, – твое осуждение. Я стараюсь изо всех сил, и ты неправ. Все, что со мной связано, через что я прошла, делает меня мной. Я состою не только из своих картин.

– Ладно, извини. – Он поднимает ладони, словно сдается. – Слушай, я просто не хочу, чтобы твой талант пропадал. Я понимаю, тебе нужно балансировать между работой и творчеством, но я правда думаю, что иногда тебе нужно быть более эгоистичной. Стирка подождет; твой папа может готовить пару раз в неделю; твои друзья и Итан, – на последнем слове он чуть запинается, – поймут, если время от времени ты не сможешь приходить на встречи. Я знаю, ты имеешь дело с миром художников в галерее, но этого мало. Когда я думаю о твоих работах, как они меня вдохновляют…

– Ну, может, не все с тобой согласятся, – перебиваю я. – Другим людям могут не понравиться мои эскизы и картины. Провести тысячу часов за рисованием ради того, чтобы потом кто-то сказал мне, что это мусор? Нет, спасибо. – Эта мысль до оцепенения меня пугает. Если бы я начала показывать картины людям, выражая себя, а им бы не понравилось, то не уверена, что смогла бы с этим справиться и когда-нибудь снова взять в руки кисточку.

– Даже если ты никогда их не продашь, это не имеет значения. Ты все равно должна продолжать. Ты любишь рисовать, Лейла, ты сама это знаешь. Нельзя это в себе подавлять, нельзя, – пылко говорит он.

Меня сбивает с толку то, что он произносит мое имя вместо фамилии, как обычно. Я понимаю, что его все это и правда