К его изумлению, они услышали и поняли.Отошли, снова натянули полотнище. Дмитрий качнулся к стене и тотчас оттолкнулсяот нее, вложив в толчок все силы. Когда уже ударился о туго натянутый брезент,мелькнула жуткая мысль, что как-то слишком легко все прошло, что он, наверное,просто сорвал петлю с Андрея и теперь того не сможет спасти никакоечудо, – но тут же Андрей рухнул рядом, и Дмитрий навалился на него сверху,пытаясь погасить огонь. Однако снова потерял сознание и очнулся только вбольнице.

У него было слегка обожжено лицо, легкие,сломаны два ребра, левая рука, и еще как-то умудрился получить сотрясениемозга. Андрею досталось куда больше: год пробыл в больнице, а вышел оттудаинвалидом. За это время от него ушла жена, но ребятам казалось, что Андрейвоспринял новость с облегчением: видно, и раньше все у них было не совсемладно, а теперь-то, когда с трудом срослись шесть ребер, когда правая рука таки осталась недействующей, а ногами он владеет с трудом, и с таким лицом лучшене выходить к людям…

Последующие три года, наблюдая за ним, можнобыло писать новую «Повесть о настоящем человеке». Теперь о прошлом напоминалатолько рука да несколько шрамов на лице, особенно заметных, когда Андрейзлился.

Сегодня, подумал Дмитрий, Андрей впервые емунапомнил… Он всегда делал вид, будто ничего особенного не происходило, но вотне сдержался все-таки. И сейчас ему стыдно, что напомнил. А Дмитрию так жестыдно – что забыл.

Самурай оставил машину в проулке, довольнодалеко от того места, куда, собственно, добирался, и вышел, оглядываясь впоисках телефона-автомата. Поднырнул под пластиковый грибок и снял трубку,искоса поглядывая на осанистую «сталинку», стоявшую сбоку.

В этот субботний вечер шеф-директор с равнойдолей вероятности мог оказаться в четырех местах: в своем служебном кабинете, всвоей квартире, на даче или у подруги. Все четыре адреса Самурай знал, и впринципе проверку можно было провести очень просто: позвонить поочередно повсем телефонам. Услышать его голос, положить трубку – и мчаться именно туда. Ноэто был отнюдь не лучший способ. Ведь шеф прекрасно осведомлен, что Самурай ещежив, что погоня еще не встала на его след! А это значит, что от беглеца можнождать любого неожиданного хода. Звонок и тишина в трубке только еще большенасторожат шефа, а он, можно поклясться, и так места себе не находит отбеспокойства. Зачем же тревожить и без того нервного человека? Нет, Самурайбудет действовать иначе. Впереди целая ночь, времени полно.

Он только что побывал в фирме. Все окна былитемны, но это еще ничего не значило: в любом из кабинетов мог стоять дымкоромыслом и сверкать фейерверки, а с улицы по-прежнему казалось бы, что тамцарят тишина и темнота. И вот такие волшебные витрины делает не какая-нибудьтам Америка или хотя бы Богемия, а Борский стекольный завод на Нижегородчине,подумать только! Все-таки далеко шагнул прогресс!

Он подошел ко входу в фирму совершенно открыто,не таясь. Конечно, это было неосторожно, однако Самурай достаточно хорошо знал,под покровом какой секретности работает родимое предприятие, и не сомневался:уж какой-то там привратник представления не имеет, что сотрудник первого отделасписан за ненадобностью. Ему никто ничего не сообщит хотя бы потому, чтоозначенный сотрудник уже обязан быть трупом, а трупы, как известно, на работуне ходят. Даже ночью, хотя для оживших мертвецов вроде бы самая пора… Поэтомуотдавать распоряжение насчет пускать – не пускать смысла не имеет. И вряд ликто заподозрит, что он решит рискнуть жизнью и появиться среди ночи в фирме!Разумеется, привратник не знает Самурая в лицо, однако на его карточкеобозначен допуск «H», что означает High, высшую категорию. Внутрь привратникего не впустит ни при каких обстоятельствах, но как минимум приоткроетокошечко, чтобы ответить на вопрос. Это все, что нужно в данный момент Самураю.

– Слушаю вас, – промолвил охранник,сдвигая непроницаемый щиток с окошечка. Если бы Самурай захотел выстрелить,толку вышло бы мало: окошко забрано бронированным стеклом, а слышимостьоставалась хорошей благодаря переговорному устройству.

Самурай и не собирался стрелять. Главное, чтотеперь он мог видеть не только лицо охранника, но и край пульта. В верхнем рядувсе лампочки светились призрачным синеватым светом. Это означало, чтосигнализация в кабинете шефа включена – то есть кабинет заперт снаружи, а сталобыть, пуст.

В принципе теперь Самурай вполне могповернуться и уйти, однако это навело бы охранника на подозрения. Еще зателефон схватится, чего доброго, трезвон поднимет. Поэтому Самурай спокойноспросил:

– Конверт для меня не оставляли?

Вопрос был дурацким, конечно, но сейчасСамураю как-то ничего другого в голову не взошло. Оставалось надеяться толькона служебную дисциплину. Даже если охранник будет умирать от изумления, он нестанет допытываться у сотрудника первого отдела, какой конверт и кто должен емуоставить.

Так и вышло – парень молча покачал головой.

Самурай шагнул назад, в темноту. Вряд лиохранник сочтет его ночное появление чем-то из ряда вон выходящим: ведь в «НимбЛТД» не существовало понятия «нормированный рабочий день». Тем более – дляпервого отдела. Само собой, в дневнике дежурств появится соответствующаязапись, которую утром, при смене, прочтет начальник караула. Тогда можетначаться немалый шорох… Но тоже только в том случае, если начальник караулапосвящен в игры шефа. Даже если и да, это не играло роли, потому что утромСамурай намерен был оказаться уже за пределами Москвы.

Конечно, всякое может быть… Вот ведь не далеекак несколько часов назад он давал себе слово никогда не возвращаться в этотгород. Но вернулся все-таки. И до сих пор сомневался: а стоило ли? Не лучше либыло остаться на пепелище его жизни и там умереть, подобно псу, который умираетна могиле хозяина?

…Самым страшным было то, что в накрывшем его,будто атомный гриб, несчастье не найти ничьей вины. Даже тот мальчишка,который, судя по сбивчивым рассказам соседей, заставил его детей идти в гараж,погиб вместе с ними! Да хоть бы и выжил – не сводить же счеты с ребенком. Онведь был не более чем орудием судьбы Николая Семибратова, Самурая, –орудием ополчившейся на него судьбы.

Раньше Самураю нравилось видеть лицо смерти,когда она внимательно заглядывает в глаза обреченным. Теперь ее лицо увиделите, кого он любил больше всего на свете… теперь трудно было не вспомнитьпрописную истину: каждому, мол, воздастся по делам его. Нет, нет, неправда всеэто! Что успели натворить его мальчишки, одному пять лет, другому шесть, что имвоздалось столь чудовищно? А неродившийся ребенок? А сама Ася, которая в жизниникому не причинила зла?