Черт… Я никогда этого не сделаю.

Никогда.

Я никогда не сделаю того, что делает Динка. Два года непрошли даром, я все еще вишу на гвоздях, которые вбил в меня Ленчик, я все ещене могу выпрыгнуть из роли. Я — полная Динкина противоположность. Она —активное начало, я — пассивное; она — задириста, я — неясна. Она — иронична, я— меланхолична. Она — откровенна и бесстыдна, я — целомудренна. Она — сильная,я — слабая. Она нравится молодым парням с упругой подтянутой мошонкой,сексистам-экстремалам и застенчивым начинающим лесби. Я нравлюсь парнямпостарше с упругими подтянутыми мозгами, сторонникам традиционного секса илесби со стажем. Мы обе нравимся доморощенным Гумбертам, толстым кошелькам ижурналистам…

Черт… Черт, черт… Не «нравимся», а «нравились», пора бы привыкнутьк прошедшему времени. Но привыкнуть — означает смириться. Смириться после того,как мы окучили всех. Всех, кого только можно было окучить. Вернее, Ленчиковагениальность окучила. И собрала плоды. Ленчик, встретивший нас в предбанникеславы в стоптанных башмаках, теперь катается на «бээмвухе» последней модели,прикупил пару дорогих квартир в Москве и Питере, и… наверняка где-то еще… И неквартир… Но мы в такие подробности не посвящаемся. А «где-то еще» всплыло в егопоследнем разговоре с Виксаном. За сутки до ее смерти.

Тогда я приехала в офис Ленчикова продюсерского центра,шикарный офис нужно сказать: в самом центре, на Рубинштейна. С охраной иевродизайном. И офис, и охрана — всего лишь оболочка, оставшаяся от нашеготриумфа, новогодние шары, которые забыли снять с елки. А елку забыли выбросить.У офиса больше не толклись фанаты, и возле нашего дома они не толклись. Ипотому в офис я прошла беспрепятственно. Мне нужен был Ленчик, чтобы решить,что делать с впавшей в депрессию Динкой. Она беспробудно пила, а напившись,начинала поливать меня матами. И Ленчика заодно, и «Таис», и весь мир. Иногда ябоялась, что она совсем спрыгнет с мозгов и убьет меня кухонным ножом, и мнехотелось уйти из нашей опостылевшей двухэтажной квартиры (с видом на Большую Невуи Петропавловку, она очень быстро сменила плебейское гнездо на Северном)… Мнехотелось уйти куда глаза глядят. Но и уйти было невозможно, потому что ещебольше я боялась, что Динка убьет себя. Все кухонные ножи были тщательноспрятаны, все режущие и колющие предметы — тоже, от ножниц до пилок для ногтей.В аптечке остались лишь совсем невинные горчичники, термометр и лейкопластырь,но навязчивая идея изобретательна, она легко обходится подручными средствами.Несколько раз я пыталась заговорить об этом с Ленчиком.

— Динке нужна помощь, Ленчик… Может быть…

— Может быть, но не будет… Никогда, — обрубал меняЛенчик. — Никаких больниц. Если об этом прознают журналисты, на вас можнобудет ставить крест…

— На нас уже давно можно поставить крест.

— Нет. Все еще вернется, дай мне время. А пока будь сней, Рысенок. Просто — будь. Она нуждается в тебе, вы близки, как никто…

«Близки, как никто»… Возможно, мы и были близки, — всамом начале триумфа. Когда все сошли с ума, увидев на сцене двух отчаянно целующихсядевчонок. Все просто с цепи сорвались. А потом были клипы, увековечившие наштемно-вишневый поцелуй; наши руки, обвивавшие затылки друг друга, — поддождем, под снегом, под ветром, под чем угодно… Как же это нравилось! И какуюненависть вызывало… А мы тихонько сидели, обнявшись, в самом эпицентре этихдвух потоков — любви и ненависти. Мы касались друг друга кожей — и вправду былиблизки.

Как никто.

Но эту близость выбил бесконечный, непрекращающийся чес погородам, по два концерта в день, презентации, пати, на которых мы должны былине забывать, что беспробудно, запойно влюблены друг в друга… Ночные клубы,закрытые вечеринки, съемки, бесконечные интервью… Домашние заготовки для этихчертовых интервью писала нам Виксан, Ленчик делал окончательную правку. Чемоткровеннее — тем лучше; непристойности должны произноситься с невиннымиулыбками на лице, «плохие хорошие девочки», вот что должно остаться в памяти.

И мы были плохими хорошими девочками. Мы снимались для самыхразных журналов, в самых разных позах, нет, не каких-нибудь разнузданных:откровенного порно не было никогда. Только легкий намек, который заводил ивышибал пробки.

Ради чего?…

Теперь, когда «Таис» рухнул, вывалился из всех чартов, извсех топов… Теперь, когда о нас вытерли ноги все те, кто совсем недавнобоготворил… Теперь я думаю… Ради чего все это было? Ради Ленчиковой «бээмвухи»?Ради двухэтажной квартиры с видом на Большую Неву, в которой мы тихо ненавидимдруг друга?… Или ради тех уродов, которые поначалу платонически и робко любилинас, потом — мастурбировали на наши плакаты, а потом начали откровеннооскорблять? От матерного ореола, который окружал «Таис», и свихнуться былонедолго. Или мы уже свихнулись?

— Я устала, — сказала как-то Динка Ленчику. —Я устала… Дай нам отпуск, Ленчик… Хотя бы на месяц… Иначе я просто не выдержу…

Чуть больше года назад, когда мы еще были на пикепопулярности, она сказала это после концерта, измотанная, несчастная, лежа накровати в стылой гостинице какого-то областного центра — то ли Ижевска, то лиИркутска…

— Потерпи, — ответил ей Ленчик. — Уйтисейчас, когда все только о вас и говорят, уйти даже на время… Этонедальновидно. Поверь мне, я взрослый человек, я — знаю…

— Я устала… Я видеть ее больше не могу…

«Ее» — относилось ко мне, такой же усталой, такой жевыпотрошенной. Но, в отличие от Динки, у меня не было сил даже на бунт. Даже наответ. И все-таки я ответила.

— Меня, положим, тоже с души воротит…

— Вот и славно, — тотчас же уцепилась Динка за моислова. — Мы друг друга не перевариваем на сегодняшний момент, самое времядруг от друга отдохнуть… А потом, с новыми силами…

— «Потом» — не будет. Будет сейчас, сегодня,завтра, — Ленчик умел быть жестоким. — И вы тоже будете… Вы будетеделать то, что я скажу.

— Пошел ты… — даже обычное злое остроумие покинулотогда Динку. Ее и хватило только на эту детскую фразу.

— Нет, пойдешь ты. Вот только каково тебе будет безэтого всеобщего обожания? Без тусовок, без статей, без шепота за спиной?… Безэтого быдла, которое готово душу дьяволу заложить, лишь бы иметь возможность ктебе прикоснуться? Хочешь снова стать никем?

— Ну, никем я, положим уже не буду…

— Будешь. Ты еще слишком маленькая…

— Слишком маленькая? Как толпу заводить — не маленькая…Как перед жлобами задницей вертеть — не маленькая… Как журналюг провоцировать —не маленькая… Как пошлости нести — не маленькая…

— Ты еще слишком маленькая и не знаешь, что люди оченьбыстро все забывают. А уж кумиров — сам бог велел… Соскочишь — и больше незапрыгнешь. Я сам не дам тебе запрыгнуть. Ну что, все еще хочешь соскочить?

Нет, соскочить Динка не хотела. И я не хотела. Мы сорвалисьсами. Потом, позже.