Она умерла от передозировки. И ничего удивительного в этомне было. Она могла умереть в любой из дней, в любой из семьсот тридцати дней,которые набежали за два года. Но умерла она только сейчас. Хреновый знак.

С Ленчиком разговаривала Динка. Протрезвевшая и злая. Онадолго молчала в трубку, а потом швырнула ее на рычаг. И закусила губу. Ипринялась меланхолично копаться в пачке сигарет.

— Что-нибудь случилось? — спросила я.

— Случилось. Крысы бегут с тонущего корабля… СначалаАлекс, а теперь…

Я похолодела. Алекс умер всего три месяца назад. Наш тихийбледнолицый арт-директор. Он не ездил с нами в последние полгода, просто не мог— сил, чтобы сопротивляться болезни, больше не оставалось. После безнадежногокурса в лучшей клинике, куда его устроил Ленчик, Алекса отпустили домой — умирать.Он и умирал тихо, в Ленчиковом офисе, у всех на глазах. Тогда еще офис былполон людей, телефонных звонков и факсов. Тогда еще в нем толклись журналисты ителевизионщики. Их было не так много, как на пике нашей популярности, но онивсе же были. И охотно общались с Алексом: волна нашей славы накрыла и его. Нони журналистов, ни телевизионщиков я не видела в упор — я видела только глазаАлекса.

В них не было ни жалости к самому себе, ни страха передсмертью; в них не было ничего, кроме желания обмануть судьбу. «Девчонки, я свами, а значит, ничего не изменилось. Вы помните наши первые гастроли вСургуте, когда фаны снесли милицейский кордон?.. Вы помните окончание записипервого альбома, когда мы обливали друг друга шампанским, а потом протирали полсвитерами?… Вы помните нашу поездку в Сосново, когда мы валялись в снегу иржали, как ненормальные, и Динка грела руки у меня под курткой?.. И орала, чтос сегодняшнего дня мир принадлежит нам, и требовала занести это в протокол… Выпомните?… Вы помните?.. Вы помните?..» Мы не были на его похоронах, чертовыгастроли, а по приезде Ленчик даже забыл сообщить нам об этом. А мы забылиспросить — как там Алекс? Смерть Алекса всплыла чуть позже — необязательно, вкаком-то из наших разговоров с Ленчиком; разговоров, которые все большепоходили на грызню. Нынешний директор — откровенный подонок, накалывает сбабками, вот Алекс никогда себе этого не позволял… Кстати, Ленчик, как тамАлекс, что-то давно его не было видно…

А-а… Алекс… Черт, он ведь умер, девчонки… А я забыл вамсказать, замотался, сами понимаете. Так что там новый директор?.. И вот теперь.Сначала Алекс, а теперь…

— Кто? — выдохнула я.

— Виксан.

* * *

.. На кладбище Ленчик плакал. Неумелыми, злыми слезами.Народу было немного: мы с полупьяной Динкой, которая тотчас же начала строитьглазки молодому флегматичному могильщику; пара старых Виксановых друзей,героинщиков со стажем, один вид которых мог вусмерть напугать обывателя. Еепоследний бойфренд, экзотичный жиголо с узкими ленивыми глазами и губами цветачерной смородины, полная противоположность белесой Вике. Красивый, черт, такаякрасота с неба не падает, а приобретается в обменниках по льготному валютномукурсу. Что ж, Виксан могла себе это позволить. Такого, совсем недешевого,парнишку-экзота. Даже Динка, оторвавшись от могильщика, заметила его глянцевую,с ног сбивающую красоту.

— Ничего кобелек, — сказала она мне, когда первыекомья земли полетели на гроб Виксана. — Может, замутить с ним?

— Пошла ты…

Но пошла я. Я, а не она. Я приблизилась к плачущему Ленчикуи тихонько ухватила его за ремень. И услышала то, что вовсе не предназначалосьдля моих ушей.

— Сука, — шептал Ленчик. — Сука ты, Виксан.Как ты могла так поступить со мной, сука…

* * *

…Происходит то, что и должно происходить: одряхлевший испанскийдом потихоньку стирает воспоминания о Виксане и об Алексе, и даже о «Таис». Мнекажется, что мы жили в нем всегда, что мира за его высокой оградой несуществует. А унылые звонки Ленчика — через воскресенье — лишь подтверждают этуистину. В какой-то момент они даже перестают меня трогать. Мне даже хочется,чтобы Ленчик не звонил, чтобы мир и вправду перестал существовать. Теперь ужеокончательно. Меня совершенно не тянет отправиться куда-нибудь, хотя бы простопрогуляться. Можно было бы съездить в Барсу, можно — в Сичес, говорят, Сичесзахлебывается от праздников… Можно было бы наплевать на все и отправиться вПорт-Авентура, говорят, там полно аттракционов, которые вышибают мозги… В концеконцов побережье под боком… Коста-Дорада, земной рай. А рай бы не помешал.

Но для рая нужны деньги, а денег у нас нет.

А даже если бы они и были… Мне не хочется выползать избезалаберной норы Пабло-Иманола, я знаю, что увижу, стоит мне только еепокинуть.

Людей.

Огромную массу людей, жаждущую развлечений. Я ненавижу людей,люди меня достали. Я устала от них в России, слишком устала, чтобы терпеть ихеще и в Испании. Если Пабло-Иманол не выгонит нас, если он не спустит на нассвоих собак… Что ж, я готова прожить здесь сколь угодно долго. Тем более чтопаспортов у нас нет. Нет ничего, что подтвердило бы мое имя. Захватанноежурналами и музыкальными каналами, интернетовскими сайтами, которые большенапоминают сливные бачки… Имя, опостылевшее мне самой до изжоги. Быть может,мне удастся забыть его, и изжога пройдет. И я перестану думать о потеряннойславе и превращусь в дохлое насекомое из библиотеки Пабло-Иманола. Или в однуиз его книг. Хорошо бы…

Только бы Ангел нас не выгнал! Я готова терпеть и егобезразличное «Ола», и его cool джаз, и его собак, и его полуночный громкий трахс Динкой, и полное отсутствие воспоминаний о русской жене. Я хочу остатьсяздесь навсегда.

Навсегда.

Здесь, за оградой, такой высокой и такой старой, что домбольше напоминает ковчег. Вот если бы еще не было Динки… Но Динка есть, и вэтом мое спасение. И единственная надежда. Пока существует эта безразличнаяиспепеляющая страсть Ангела и Динки, я имею право находиться в доме. Я — всеголишь довесок к ней, бесплатное — приложение. Странно, что она до сих пор несказала Ангелу, чтобы он выгнал меня, ведь я ее раздражаю, ведь она меняненавидит… Должно быть, все дело в Ленчике, он все еще звонит нам каждое второевоскресенье. Это — почти ритуал. Погребальный. Каждый его звонок заставляет насс Динкой грызться, собачьи бои, да и только…

— Кем мы вернемся, кем?… — орет на меня Динка.

И у меня по-прежнему нет ответа на этот вопрос. И все же япытаюсь ответить — только для того, чтобы не злить ее лишний раз.

— Какая разница… В конце концов, нам с тобой тольковосемнадцать…

— Это не имеет никакого значения…

— Имеет… Ты же сама говорила… Ты хотела сделать сольнуюкарьеру, ты ведь хотела… Все возможно…

— Все возможно?! Сольная карьера… Выйти на сцену водиночестве… Чтобы все спрашивали, куда же я дела свою половинку? Своесолнышко, своего котика, без которого я просто жить не могла?…