***

Ева была в палате одна. За окном все еще была ночь. Ее оставили, чтобы она могла поспать, но она не спала. После таких тяжелых родов у нее уже не должно было остаться сил для бодрствования. Но ведь она была ведьмой – сил в ней было достаточно для десятерых. Она знала, что Фабио поехал домой к Энцо и Паоло. Она знала, что здесь, рядом, спокойно спит ее только что родившийся малыш. Она знала, что все хорошо, и ей не о чем беспокоиться.

Но было еще кое-что, о чем она не знала, а скорее догадывалась – чувствовала. Тонкий слух ведьмы улавливал знакомые звуки, ее ноздрей касался едва уловимый знакомый запах, но главное – ее сердце, та половина, что все еще билась в ее груди, ощущала близость встречи с тем, кого она не видела уже очень давно. Ева не могла сейчас спать. Она ждала.

И наконец услышала тихий, как дуновение ветра, голос:

На небе светлый дух родился.

Младенец в тот же миг успел его вдохнуть.

Так на земле он очутился,

Чтобы пройти как все свой долгий-долгий путь…

Ева улыбнулась.

– Тебя долго не было.

Она подняла глаза. Светловолосый юноша с бледно-голубыми глазами и слегка печальной улыбкой стоял возле окна. Черное перо и маленькая кожаная книжечка лежали на подоконнике.

– Ты не хотел меня видеть, поэтому не приходил? – спросила она его.

– Я не приходил, потому что не был тебе нужен, – просто ответил он.

– А теперь?

– Теперь я знал, что я тебе нужен.

Ева помолчала, не зная как продолжить разговор.

– Эти стихи… Это ведь не исповедь? – наконец произнесла она.

– Нет. Это просто стихи, – скоро ответил он.

– Чьи они? Твои?

Ева видела, как он улыбнулся.

– Ты же знаешь, я не пишу стихов.

– Тогда чьи они?

– По правде говоря, – Пилигрим опять улыбнулся, но в этой улыбке было что-то загадочное, – эти стихи еще не написаны.

Ева смотрела на него с непониманием. Что ж, он всегда знал больше.

– Ты говоришь загадками. Но это неважно. Сегодня родился мой сын, – сообщила она без всякого перехода.

– Поздравляю.

– Спасибо.

Ева искоса глянула на Пилигрима.

– Он родился раньше срока. Тебе известно почему?

– Вчера было двенадцатое число. Это мое число, ты же знаешь. В этот день иногда, очень-очень редко, мне дается возможность кое-что изменить.

– Что же? – спросила Ева, не отрывая взгляда от нежного лица Пилигрима.

– Например, путь новорожденной души.

Ева снова улыбнулась, но в этот раз немного насмешливо.

– Я думала, ты умеешь только собирать людские исповеди.

Пилигрим опустил глаза, не обижаясь на ее насмешку.

– Я говорил, что не умею чинить людей, – сказал он, не поднимая глаз, а когда поднял, добавил: – Я забочусь только об их душах.

Ева посмотрела очень пристально. В ее взгляде была спокойная и сдержанная благодарность.

– Мой сын родился тринадцатого числа. Теперь у него есть ключ и замок, а это значит, что…

– Это значит, что тот, у кого в глазах пропасть, получит на одну душу меньше, – закончил он вместо нее.

Ева улыбнулась и очень тихо сказала:

– Спасибо.

Он не ответил, только коротко моргнул, скрыв от нее на мгновенье свои бледно-голубые, как утреннее небо, глаза.

– Души тех, кто меня окружает, под замком, который нельзя открыть. Зло не сможет прикоснуться к ним через меня. Теперь я могу не волноваться о них. Меня беспокоит только один. Он беззащитен. А он мне очень дорог. Я не хочу, чтобы кто-то у него украл его путь и повел к пропасти.

– Ты говоришь о мальчике, который любит тебя и называет матерью? – спросил Пилигрим.

Ева прикрыла глаза и едва заметно кивнула, подтверждая его слова.

– Не волнуйся. Очень скоро у него будет свой замок и свой ключ. Вот увидишь. Я тебе это обещаю.

Ева промолчала. Она так и не поняла кто он, этот странный юноша с не менее странным именем – Пилигрим, но точно знала, что он сдержит свое слово.

Ева вдруг почувствовала, что он словно бы стал дальше от нее, хотя он по-прежнему стоял на месте и даже не шевельнулся. Она поняла – он снова уходит.

– Знаешь, а ведь я всегда хотела заглянуть в твою маленькую кожаную книжечку, – сказала она, улыбаясь почти детской улыбкой – улыбкой ребенка, который любит открывать потайные дверцы.

– Я знаю, – улыбнулся он, чуть склонив голову набок, и Еве показалось, что он любуется ею. Лицо у него в этот момент было веселое.

Но Ева вдруг, наоборот, сделалась серьезной.

– Скажи, я когда-нибудь еще увижу тебя? – спросила она, пытаясь заглянуть в его светлые глаза глубоко-глубоко. Но небесная голубизна в его глазах показалась ей бесконечной – ничего больше она не увидела.

Пилигрим прикрыл веки и со вздохом, в котором Ева услышала сожаление, кивнул:

– Однажды я приду к тебе, – пообещал он. – Я приду, чтобы ты смогла открыть эту книгу и прочесть, что на самом деле в ней написано.

***

«Ребенка назвали Пеллегрино. Это был мой выбор. Паоло тут же окрестил его «наш домашний Пеле» и заявил, что его младший брат непременно должен стать футболистом. Но больше всех выбору имени обрадовалась синьора Мария. Оказывается, она очень хорошо помнила молодого человека с таким именем, который когда-то у нее гостил. Вспоминая о нем, она нежно улыбалась, и говорила, что это был очень хороший человек, хотя и не могла припомнить, чтобы он отличился чем-то особенным. По ее словам, он был очень скромный и тихий. А больше всего ей запомнилось, как он читал ей исповеди людских душ. Она даже пожалела, что в его маленькой кожаной книжечке не останется такой исповеди от синьоры Марии Ди Анджело. А напоследок она сказала, что это имя принесет ребенку счастье.

Спустя два года после рождения Пеллегрино синьора Мария умерла. Ровно на год пережив свою старшую сестру – Реджину. Синьор Пикколо, почтальон, даже огорчился, узнав, что ему больше не нужно будет привозить синьоре Марии письма. Сначала было не от кого. Потом – некому.

Но жизнь никогда не прекращается. Одни рано или поздно заканчивают свой путь, другие – его только начинают.

Энцо, которого после смерти бабушки никто уже больше не называл Винченцо, до пятнадцати лет успел стать четырехкратным чемпионом страны по картингу в своей возрастной категории. Фабио гордился сыном и серьезно готовил его к гонкам более высокого класса.

Что касается самого Фабио, то в том году, когда родился Пеллегрино, он все-таки уступил первенство в чемпионате Формулы-1 британцу Дэвиду Оуэну, для которого это был его первый и последний чемпионский титул. Потому что ровно через год Фабио в третий раз удалось стать лучшим гонщиком мира и одновременно объявить об окончании своей карьеры в автоспорте. Уходить нужно вовремя – так он считал. А всю свою энергию и волю к победе, которая была у него в крови, решил посвятить Энцо.