Я говорю, что кругообразный предмет обладает кривизной. Этосуждение оправдывается моим понятием о круге, которое содержит в себе кривизну,как характерный признак. Понимать под понятием самую сущность, само по себе«существо'„ будет неправильно: «существо“ в данном случае обозначает илиисключение всего психологического, или представляет собою метафизическую вещь.Понятие и определение понятия – две вещи совершенно разные. Представлять себеих, как нечто однозначащее, запрещает природа определения, которое имеет делоне с объемом, а с содержанием понятия. Иными словами, определение дает толькосмысл понятия, а не сферу компетенции нормы, составляющей сущность понятия.Понятие, как норма, как норма сущности, само сущностью быть не может. Нормадолжна являться чем-то другим, но так как она не может быть сущностью, то она должнабыть выражением некоторого факта – бытия, ибо tertium non datur, причем этотфакт раскрывает не бытие объектов, а существование известной функции.

Во всяком идейном споре между людьми нормой сущностиявляется не что иное, как положение А = А или А = | =не А. Это бывает в техслучаях, когда люди для разрешения спора прибегают к содействию дефиниции,определения. Сущность понятия, постоянство и однозначность, сообщаетсяпоследнему только суждением А = А и ничем другим. При этом роли логическихаксиом распределяются следующим образом: prmcipium identitatis поддерживаетпродолжительную неизменность и замкнутость понятия, в то время как principiumconlradictionis проводит резкую границу между этим и всеми прочими понятиями.Этим впервые доказано, что сущность понятия выражается при помощи приведенныхдвyx логических аксиом, и не представляет собою ничего другого, как именно этиаксиомы. Положение А = А (или А = | = не А) и только оно дает возможностьвозникновения каждого понятия. Оно является нервом своеобразной природыпонятия.

Если я произношу само по себе положение А = А, то это незначит, что какое-нибудь специальное или даже всякое А, взято издействительного опыта и действительного мышления, равно самому себе. Суждениетождества совершенно независимо от того, существует ли действительнокакое-нибудь А. Этим я, конечно, не хочу сказать, что это положение может бытьмыслимо кем-либо несуществующим. Это обозначает собою только следующее:положение тождества мыслимо совершенно независимо от того, существует личто-нибудь или кто-нибудь, или нет. Оно далее обозначает: если естькакое-нибудь А (все равно, существует ли какое-либо А или нет), то уже вовсяком случае правильно будет утверждать, что А=А. Этим самым бесповоротнодается определенная позиция, какое-то бытие, а именно А =А, хотя вопрос о самомсуществовании А весьма проблематичен. Положение А = А утверждает таким образоми что нечто существует, но это существование именно и является нормою сущности.Мы не согласны с Миллем, который говорит, что это положение взято изэмпирического мира, что оно взято из небольшого или даже допустим, из большогочисла переживаний. Дело в том что оно совершенно независимо от опыта. Егоистинность непреложна по отношению к тому, фигурировало ли где-нибудь в опытеэто А или нет. Никто не пробовал отрицать это положение, да и этопредставляется совершенно невозможным, так как отрицание чего-либоопределенного всегда предполагает существование этого положения. Так как оновыражает собою бытие, не ставя себя в зависимость от самого факта существованияобъектов и ничего не высказывая об их бытии, то оно может выражать толькобытие, отличное от бытия всех действительных и возможных объектов, инымисловами, оно может выражать собою бытие того, что по самому понятию своемуникогда не может стать объектом'. Таким образом, своей очевидностью онораскрывает существование субъекта. К тому же это бытие, выраженное в принципетождества, лежит ни в первом, ни во втором А. Оно лежит в самом знаке равенстваА= А. Итак, это положение совершенно идентично положению: я есмь.

Психологически эта сложная дедукция легко упрощается, но безнее обойтись все же нельзя. Положение А=А выражает собою неизменность понятияА, ту неизменность, которая отличает А от всех прочих явлений нашего опыта.Следовательно, необходимо иметь нечто неизменное, к которому подобное суждениебыло бы применимо. Этим нечто может быть только субъект. Будь я сам вовлечен вкруг изменений, я никак не мог бы признать, что А осталось равным себе. Если быЯ беспрерывно изменялся и таким образом терял свое тождество с самим собою,т.е., если бы мое Я превратилось в определенную функцию изменений то я никогдане в состоянии был бы противопоставить себя этому изменению и познать его. Дляэтого мне не хватало бы абсолютной системы координат, относительно которыхтолько и можем мы определить тождество и фиксировать его как таковое.

Существование субъекта невозможно ни из чего вывести, этосовершенно справедливо утверждает «Критика рациональной психологии» Канта. Номожно показать, где это существование строго и недвусмысленно выражено и влогике. Не следует это умопостигаемое бытие представлять себе в виде какой-тологической мыслимости, как это делает Кант, мыслимости, достоверность которойприобретается лишь впоследствии при помощи морального закона. Фихте был вполнеправ, утверждая, что идея реального нашего «я» находится в скрытой форме и влогике, поскольку «я» совпадает с умопостигаемым бытием.

Логические аксиомы суть принципы всякой истины. Ониосновывают бытие и направляют наше сознание. Логика – это закон, которомуследует всегда повиноваться, и человек только тогда является самим собою, когдаон вполне логичен. Больше того, он – ничто, пока он не является воплощениемлогики. В познании он находит самого себя.

Всякое заблуждение вызывает ощущение вины. Из этого следует,что человек не должен заблуждаться. Он должен найти истину, а потому он можетее найти. Обязанность познания имеет своим следствием его возможность, свободумышления и надежду на победу познания. В нормативности логики лежитдоказательство того, что человеческое мышление свободно и что оно в состояниидостигнуть своей цели.

Относительно этики я выскажусь короче. Дело в том, что этоисследование всецело покоится на Кантонской моральной психологии. В известнойаналогии с ней, как видно было из предыдущего, проведены были последниелогические дедукции и постулаты. Глубочайшая, умопостигаемая сущность человекане подлежит закону причинности и свободно выбирает между добром и злом. Онапроявляется в сознании виновности, в раскаянии. Но никто до сих пор еще не всостоянии был иначе объяснить эти факты. Никого также нельзя было убедить, чтотот или иной поступок он обязательно должен был совершить. В долженствовании издесь лежит залог возможности. Человек отлично может понимать все причинныефакторы, все мотивы, побудившие его к какому-нибудь низкому поступку, тем неменее он будет утверждать, а в данном случае особенно настойчиво, что егоумопостигаемое «я» совершенно свободно, что оно могло поступить иначе, а потомувся вина за этот поступок падает на упомянутое «я».

Правдивость, чистота, верность, искренность по отношению ксамому себе – это единственно мыслимая этика. Существуют обязанности лишь поотношению к себе, обязанности эмпирического «я» к умопостигаемому. Эти обязанностивыступают в форме двух императивов, которые способны нанести самое позорноепоражение всякому психологизму: в форме логической и моральной законности.Нормативные дисциплины, психический факт наличности внутреннего голоса, которыйтребует значительно больше того, что содержит в себе буржуазная нравственность– это именно то, чего никакой эмпиризм не в состоянии удовлетворительнообъяснить. Его противоположность лежит в критически-трансцендентальной, но не вметафизически-трансцендентальной методе, так как всякая метафизика являетсятолько гипостазированной психологией, в то время как трансцендентальнаяфилософия есть логика оценок. Всякий эмпиризм, скептицизм, позитивизм,релятивизм. психологизм и всякие другие имманентные методы исследованияинстинктивно чувствуют, что логика и этика являются для них камнемпреткновения. Этим объясняются вечно новые и неизменно безнадежные попыткиэмпирического и психологического обоснования этих дисциплин. Об одном толькозабыли: испытать и доказать эксперименталь-ность principium contradictionis.