Жизнь души для выдающегося человека начинается с моментапонимания категории «я», хотя бы эта жизнь прерывалась самым ужасающимчувством, смерти, небытия.

Я хочу здесь заметить, что только на основании техсоображений, которые мы до сих пор развивали, а не на основании чувстванеудовлетворенности своими творениями, чувства, которое в столь сильной степениприсуще выдающимся людям, мы приписываем им высшую степень самосознания,которой лишены все прочие люди. Нет ничего более ошибочного, чем говорить о«скромности» великих людей, будто бы не знающих, какое богатство в нихскрывается. Нет ни одного выдающегося человека, который бы не знал, насколькосильно он отличается от всех прочих (за исключением периодов депрессии, когдавыгодное о себе мнение, сложившееся в моменты духовного подъема, теряет силу).Нет ни одного, который не считал бы себя выдающимся человеком, раз он кое-чтосотворил, создал, и уже, без сомнения, не найдется ни одного, который в своемтщеславии и суетности не переоценил бы себя. Шопенгауэр ставил себя значительновыше Канта. Вели Ницше назвал своего «Заратустру» глубочайшей в мире книгой, тов этом не последнюю роль играло возмущение его по поводу молчания журналистов ижелание их познать мотивы, которые трудно признать особенно благодарными.

Одно только глубоко верно в этом мнении о скромности великихлюдей: им чужда наглость. Самооценка и наглость – две вещи диаметрально–противоположные. Ни в коем случае не следует, как это большей частью бывает,одно понятие заменять другим. Человек нахален в той же степени, в какой онлишен надлежащей самооценки. Наглость является средством насильственно поднятьсобственное достоинство путем искусственного обесценения окружающих людей. Онаиногда поэтому впервые приводит к сознанию своего «я». Это все, конечно,относится к бессознательной, так сказать, физиологической наглости. Чтокасается умышленной грубости по отношению к низким личностям, то ее могутпроявлять в равной мере и выдающиеся люди в целях поддержания своегодостоинства.

Итак, всем гениальным людям свойственно твердое,непоколебимое убеждение в том, что они обладают душой. Это убеждение совершенноне нуждается в особых доказательствах, поскольку речь идет о самом носителеего. Пора, наконец, перестать видеть теолога – пропагандиста в каждом человеке,который говорит о душе, как о некоторой сверхэмпирической реальности. Вера всуществование души далеко не суеверие и не просто обман духовенства. Дажехудожники, при том такие атеисты, как Шелли, говорят о своей душе, как о чем-тоим известном, не изучив ни философии, ни теологии. Тем не менее они в это слововкладывают очень понятное и определенное содержание. Быть может, кто-нибудьподумает, что «душа» для них красивое слово, которое они охотно произносят, нокоторое не вызывает в них никаких чувств, что художник употребляет различныеназвания предметов, ни имея представления о самой сущности их, как в данномслучае, о высшей мыслимой реальности? Но имманентный эмпирист, физиолог поубеждению должен объявить все подобные предположения пустой болтовне ипровозгласить Лукреция единственным великим поэтом. Как бы злоупотреблялисловом «душа», одно остается несомненным: когда выдающиеся художники говорили освоей душе, они отлично понимали, о нем говорят. У них, как и у великихфилософов, существует чувство меры высшей реальности. Это чувство было чуждоЮму.

Ученый, как уже было замечено, а впоследствии еще будетдоказано стоит ниже философа и художника. Последние заслуживают эпитет гения,ученый нет. Но придавать больше веса взгляду гения на какую-нибудь проблемутолько потому, что этого взгляда придерживается гений, одновременно значитотдавать гениальности то предпочтение перед научностью, которого еще до сих порне удалось обосновать. Имеем ли мы право на это? Может ли гений открывать такиевещи, которые недоступны для человека науки? Простирается ли взгляд гения натакую глубину, которая закрыта для ученого?

По своей идее гениальность, как уже было показано, включаетв себе универсальность. Для гениального во всех отношениях человека,представляющего необходимую фикцию, не было бы ничего такого, к чему он непитал бы одинаково живого, бесконечно близкого, фатального отношения.Гениальность, как мы видели, является универсальной апперцепцией, а вместе стем самой совершенной памятью, абсолютным отрицанием времени. Но для того,чтобы быть в состоянии что-нибудь апперципировать, необходимо иметь в себесамом нечто, родственное этому. Обыкновенно замечают, понимают и постигаюттолько то, с чем имеют какое-либо сходство. Гений явился перед нами, наконец,как бы вопреки всей своей сложности, в образе самого интенсивного, живого,сознательного, непрерывного, самого цельного «я». «Я» – центральный пункт,единство апперцепции, «синтез» всего многообразного в человеке.

Это «я», принадлежащее гению, должно поэтому само по себепредставлять универсальную апперцепцию. Этот центральный пункт «я» уже включаетв себе бесконечное пространство: выдающийся человек включает весь мир в себе,гений есть живой микрокосм. Он – не пестрая мозаика, не искусственноесоединение конечного числа химических элементов. Не в этой мысли заключалсяистинный смысл исследования IV главы о внутреннем духовном родстве с большимколичеством людей и вещей. Гений – все. В нашем «я» при помощи его всепсихические явления приобретают самую тесную связь между собой. Эта связьявляется результатом непосредственного переживания, а не вносится в нашдуховный мир упорными усилиями науки, что последняя совершает по отношению квещам внешнего мира. Здесь целое существует раньше составных частей своих. Такгений, в котором «я» есть все, охватывает своим взором природу и жизнь всехсуществ, как нечто целое, замечает все соединения и связи и создает знание,которое составлено не из отдельных частей. Потому гениальный человек не можетбыть психологом эмпиристом, который главное внимание свое сосредоточивает надеталях и в поте лица своего старается спаять их при помощи ассоциаций, проводящихпутей и т.д. В одинаковой степени он не может быть исключительно физиком, длякоторого мир является соединением атомов и молекул.

Из идеи целого, в которой непрестанно вращается гений, онпостигает смысл отдельных частей. Сообразно этой идее, он оценивает все,лежащее в нем и вне его. Только поэтому все это, является не функцией времени,а представляет собою выражение великой, вечной мысли. Гениальный человекявляется потому и глубоким человеком и только глубокий человек – гениальным.Потому его мнение более веско, чем мнение всех прочих. Он творит из своего «я»,как целого, включающего в себе всю вселенную, в то время как другие едва ликогда-нибудь приходят к сознанию своего истинного «я». Поэтому каждая вещьисполнена для него глубокого смысла. Она имеет для него определенное значение,он видит в ней всегда символ. Дыхание для него – больше, чем простой обменгазов через тончайшие стенки капилляров крови, лазурь неба больше, чем частичнополяризованный, рассеиваемый туманностями атмосферы солнечный свет, змеибольше, чем безногие рептилии, лишенные плечевого пояса и конечностей. Еслисобрать вместе все когда-либо совершенные открытия в области науки и приписатьих изобретательности и уму одного только человека, если все, созданное вобласти науки такими людьми, как Архимед и Лагранж, Иоганн Мюллер и Карл Эрнстфон Берг, Ньютон и Лаплас, Конрад Шпренгель и Кювье, Фукидид и Нибур, ФридрихАвгуст Вольф и Франц Бопп, если, повторяем, все это рассматривать как результатдеятельности непродолжительной жизни одного человека, то и тогда этот человекне заслужил бы звания гения.