Тут Димочка сбился. Он был очень уверен в себе и справедливонегодовал — до этого вопроса.

— Как зачем? — пробормотал он, словно бы с трудом приходя всебя от удара лбом в какое-то препятствие. — Пригласили, я и пришел. Всехприглашали, не меня одного…

— Но до этого вы посетили только одну встречу — десять летназад, — и с тех пор в школу не ходили. Что вас заставило пойти именно на этотраз?

Ему прислали инструкцию о том, что он должен пойти и чтоименно должен там делать, но не мог же Лазаренко объявить об этом капитану!

— Что заставило, что заставило… Мне просто захотелось, вот ивсе.

Это было такое откровенное, детское, убогое вранье, что“Анискин” ласково улыбнулся Димочке Лазаренко.

— Что же это вы так, Дмитрий Степанович! Столько лет нехотелось и вдруг захотелось! Ностальгия? Тоска по молодости? Годы идут?

— Годы идут, — согласился тот неуверенно.

Почему он не был готов к тому, что капитан спросит о Мане?!Почему так постыдно растерялся? Он не совершал никаких преступлений… вернее, онне совершал ничего такого, в чем капитан мог бы его уличить. То было простоошибкой, которую он исправит, но капитан ничего не мог знать о ней. Почему он кнему привязался?! Что он знает?! Или не знает ничего и просто “берет на мушку”,пытается “расколоть”, так, кажется, это называется в пошлых детективныхкиношках?

Никоненко знал, что Димочка ругает себя за неуверенный тон ичто сейчас он попробует сыграть по-другому.

Ну что ж. Посмотрим новую игру. Первый тайм мы уже отыграли.Счет не открыт.

— Вы слишком много на себя берете, господин…

— Никоненко.

— Да. У вас есть какие-то подозрения в мой адрес?

— Суркова вполне могла вас шантажировать. Ребенком. Илиприставать с клятвами в вечной любви. Вам это надоело, и вы попытались от нееизбавиться. Как вам сюжетец?

Димочка вспылил вполне натурально — то ли и вправдуразозлился, то ли вошел в роль.

Пока он возмущенно грозил капитану разными страшнымиименами, начиная от московского мэра и кончая все тем же многократно помянутымминистром внутренних дел, капитан думал.

Зачем он пошел на вечер? И что это за записка, которой онтак перепугался? Может, “Д. Л.” — это никакая не Дина Лескова, в девичествеБольц, а именно Димочка Лазаренко? Может, именно его собирался остановить авторзаписки? И именно ему написал, что “зло должно быть наказано”?

Никоненко пока еще не понял, тянет Димочка на “зло” или толькона мелкие пакости вроде соблазнения глупых девчонок.

— Покажите мне пиджак, в котором вы были в тот вечер.Можете?

Лазаренко стал вопить что-то о санкции на обыск, но капитанмолчал, смотрел серьезно, и Димочка струхнул.

Черт с ним, пусть смотрит! Какое это имеет значение!

Никоненко быстро и безразлично осмотрел пиджак и попросилеще показать пальто. Почему-то он был уверен, что большинство Димочкиных вещейсодержится именно в этой квартире, а не в его собственной. Тот показал пальто.

Домработница Люся наблюдала за демонстрацией одежды свозрастающим беспокойством. Гость моментально перестал быть гостем и сталврагом, который угрожает драгоценному спокойствию сына хозяина.

— Ну что? — спросил Лазаренко мстительно, когда капитанзакрыл шкаф. — Ничего предосудительного не обнаружили? Пальто как пальто?

Капитан промолчал, обуваясь под осуждающим взглядомдомработницы.

Димочкино пальто мало его интересовало, и вовсе не его оносматривал, но Димочке об этом знать не полагалось.

* * *

Этого Потапов не ожидал.

— Как напали? — тупо переспросил он. — В больнице напали?!

В трубке тревожно молчали, и министр, привыкший, чтобы наего вопросы отвечали быстро и толково, слегка повысил голос:

— Что это за ерунда? Кто на нее мог напасть? И вообще,откуда это вам известно?

— Мне рассказал врач, — голос был холодный. Потапов увиделее, как будто она стояла посреди его кабинета, а не была только голосом втрубке — длинную, стройную, очень стильную и во всех отношениях опасную. —Дмитрий Юрьевич, я позвонила вам потому, что, с моей точки зрения, положениеочень серьезное. Охраны там никакой нет. Никто не знает, может, сегодня ночьювсе опять повторится. Я бы, конечно, сама осталась в больнице, но у меня Федори…

В дверь заглянул помощник. Потапов отрицательно качнулголовой, и помощник моментально скрылся.

— Я вас слушаю.

— Я должна улететь дня на три, Дмитрий Юрьевич, — продолжалаАлина. — Это ужасно, но не полететь я не могу. Я много лет добивалась, чтобымое агентство приняли в Американскую маркетинговую ассоциацию. Сегодня яполучила приглашение от их президента. Он готов встретиться со мной, чтобыобсудить условия вступления. Я не могу не лететь, Дмитрий Юрьевич!

— Я понял. — Ему совершенно не нужны были чужие проблемы. —Чего вы хотите от меня?

Она вздохнула, он услышал в трубке.

— Если можно, на время моего отсутствия пусть у нее в палатепобудет ваша охрана. Это ведь, наверное, не слишком сложно? Ну хоть по ночам.Врач мне сказал, что она опять плоха. Кроме того, теперь она еще и боится.Знаете, вторая попытка подряд — это очень страшно. И за Федора она волнуется.Ей кажется, что он тоже… в опасности.

— Кто мог на нее напасть? — снова спросил Потапов с досадойи пожалел, что спросил. Ему некогда было вдаваться ни в какие подробности.Кроме того, проявив заинтересованность, он должен был продолжать в том же духе,а ему этого совсем не хотелось.

И еще он чувствовал, что виноват перед Маней. Как бы там нибыло, стреляли-то в него, а в реанимации теперь лежит она.

Вот черт.

— Дмитрий Юрьевич, — осторожно позвали из трубки.

— Да, да, — отозвался он неприязненно, — я думаю. Когда выулетаете?

— Ночным рейсом. Сегодня. Вернусь через четыре дня. Конечно,если сделать ничего не удастся, я останусь.

Ничего она не останется, Потапов это отлично понимал. Еслибы он должен был лететь в Штаты по каким-то карьерным соображениям, он быполетел, даже если бы в ближайшее время планировался всемирный потоп.

— А мальчика вы куда денете?

— С ним останутся мои родители. Мама. Она его хорошо знает илюбит. Я его вечером к ней отвезу.

Черт, черт, черт!

Она приняла решение за него, эта баба. Это редко комуудавалось. Ей удалось, и ему она не оставила никакого пространства для маневра— только согласиться с ее решением.