— Ладно, — покорившись, сказал Потапов и захлопнул лежавшуюперед ним на столе раскрытую папку с документами. — Летите в свой Нью-Йорк иликуда вы там летите…

— В Нью-Йорк.

— Ну конечно. Я через полчаса приеду в больницу, и мы всерешим.

Ему совсем не хотелось привлекать к этому делу охрану, и онбыл не слишком уверен, что это вообще возможно. Пришлось бы сочинять какие-тосложные объяснения начальникам из ФСБ, в одном из подразделений которойчислилась его охрана, а он понятия не имел, какими должны быть эти объяснения.

Нет, охрана не годится.

Кроме того, в то, что ее пытались убить, он почти неповерил, но, когда приехал в институт Склифосовского, врач подтвердил —пытались. Милиция была, и тоже сначала не верила, а потом капитанишкакапельницу увидел, вытаращил глаза и побежал к Сурковой подробности выяснять.Так что все всерьез.

Врачу было интересно и лестно, что с ним разговаривает “самПотапов”. Он старался ему угодить, рассказать как можно больше и занимательнее,чтобы министр в нем не разочаровался.

— Как она все это пережила?

— Да как! Плохо. Обезболивающее уколоть не дает. Все времясмотрит на дверь. Под вечер совсем неважно стало — нервничает, плачет, а что мыможем? Ничего. Успокаиваем только, говорим, что все обойдется.

— Понятно, — Потапов посмотрел на часы. — Можно мне к нейзайти?

Она действительно смотрела на дверь и, как только он вошел,сразу же сказала:

— Митя.

— Мань, — спросил Потапов, — ты как?

— Хорошо, — ответила она и улыбнулась. — Спасибо, чтопришел.

Он уже принял решение, и почему-то после того, как он егопринял, ему стало легко. Его не смущал ее вид, он перестал думать о том, каксам выглядит со стороны, и о том, что именно он должен говорить, прежде чемстанет прилично убраться восвояси.

— Ты молодец, Маня. Мне уже все рассказали. Я и не знал, чтоты такая боевая.

— Я не боевая. Я боюсь. Я боюсь, что меня убьют и Федоростанется сиротой.

Врач очень ему мешал. Оказывается, он все-таки думал о том,как выглядит со стороны.

— Вот что, Маня, — сказал Потапов, покосившись на врача, — язабираю тебя домой. Прямо сейчас. Наверное, ты права, и здесь тебе лучше неоставаться.

— Как домой? — спросил врач изумленно.

— Домой? — спросила и Маня и даже приподнялась на острыхжелтых локтях со сморщенной кожей. Он давно уже рассмотрел, какие страшные унее локти.

— Домой, — повторил Потапов. Высказанная вслух, эта идея иему уже казалась безумной, но отступить он не мог, — я отвезу тебя домой. К тебе.С тобой побудет твоя подруга. — Не подруга с ней побудет, а он сам, подругапока побудет в Нью-Йорке, но это он скажет ей потом. — Завтра придет сестра.Послушайте, у вас тут есть сестра, которая сможет завтра прийти?

— Куда прийти? — не понял врач. Он смотрел на Потапова ссочувствием, как будто неожиданно оказалось, что тот только прикидывался“великим и могучим”, а на самом деле он… странный какой-то.

— Куда я скажу, — терпеливо объяснил Потапов, — ну что вы наменя так смотрите? Только что вы мне рассказывали, что она нервничает и не даетуколоть снотворное! Я забираю ее домой. Я совершенно уверен, что дома ей лежатьтолько лучше. Завтра вы приедете, посмотрите ее, назначите что-нибудь, пришлетесестру. Моя мать первоклассный врач, никаких нововведений не признает, заколлег горой стоит, и даже она всегда говорит, что болеть лучше дома.

— Она не болеет! — возразил врач. Просто так возразил, “изинтересу”. Никакие возражения значения не имели, это было ясно. — А вдруг швыразойдутся?

— Не разойдутся. Почему они разойдутся, если она будет также лежать, только на своей собственной кровати?

— Митя, — вдруг сказал больная Суркова, — ты что, вправдуотвезешь меня домой?

— Да. Сейчас я позвоню вашему главному или кому там нужнозвонить? Директору института? Министру здравоохранения?

— Главного хватит, — пробормотал врач, — и в милицию,наверное, надо звонить, а то они завтра придут, с нас спросят, а мы понятия неимеем, куда больная Суркова подевалась.

— Я все улажу. Соберите ее, пожалуйста. И скажите, что нужноделать — уколы, таблетки?

— На сегодня уже все сделали. А завтра…

— Завтра пришлете врача и сестру. Я договорюсь с вашимглавным. Оставите мне номер телефона, по которому звонить, если ей вдруг станетплохо.

— Как хотите, — сказал врач, пристально изучая Потапова, —вам виднее.

— Да, — согласился он, — мне виднее.

Он поговорил с главврачом и позвонил помощнику, чтобы тотнашел капитана Никоненко с Петровки. В пиджаке было жарко — в больнице топилиот души. Потапов повесил пиджак на спинку стула, сел на продавленное сиденьицеи потер лицо.

— Мы здесь надолго, Дмитрий Юрьевич? — спросил охранник.Голос у него был столь нарочито безучастный, что Потапов моментально представилсебе объем и содержание слухов, которыми завтра будут полны курилки и кабинетыв его министерстве.

— Нет. Сейчас уедем.

Черт побери, как это вышло, что он влез во все это дело?!

У самого уха в нагрудном пиджачном кармане зазвонил телефон,и Потапов сильно вздрогнул.

— Мить, ты где? — спросила Зоя из трубки. — Звоню на работу,говорят, что ты уехал. Или ты прячешься?

— Я не прячусь. Я в Склифе. — Потапов был трус, поэтому навопросы вроде этого всегда отвечал по возможности честно, чтобы потом неугодить в ловушку.

— Опять в Склифе? — Зоя была недовольна. Потаповскаячестность ее нисколько не вдохновила. — Сколько это будет продолжаться, а? Дотех пор, пока эта твоя одноклассница на пенсию не пойдет? Нашел себе занятие —в Склиф таскаться!

Потапов молчал. Оправдываться ему было не в чем, кроме того,Зоя была слишком умна, чтобы долго продолжать в том же духе. Она и вправдузакруглилась очень быстро.

— Митюнь, поедем вечером в гости? Ильины приглашают. Поедем?

— Что-то больно скоропостижно, — пробормотал Потапов, прислушиваяськ шуму за белой дверью. Волоком они, что ли, Маню волокут? — Я не готов.

— Мить, ну к чему ты не готов? Они раньше не моглипригласить, они только вчера с гастролей вернулись. — Ильины были знаменитойкиношно-театральной парой, в этом сезоне очень модной. Он играл в боевиках исериалах, она в сложных концептуальных спектаклях и время от времени в каких-тосудьбоносных фильмах, которые, ясное дело, никто не смотрел, зато про них многописали. — Поедем, мы сто лет нигде не были!