– Заткнись, а? Сил нет больше слушать эту глупость. Тылучше всех, и никакой Лукьянов с тобой не сравнится. Хочешь, переезжай ко мнехоть сегодня.

Уверена, дня через два дури в тебе поубавится и ты съедешьсам, причем без всяких разговоров.

– А если нет? – приблизившись, спросил он, глазаего смотрели холодно, челюсти он сжал так, что его и без того тяжелыйподбородок стал напоминать булыжник.

– Хорошо, – вздохнула я. – Я поняла. Ты менялюбишь. Преданно и беззаветно.

Выражение его глаз изменилось, на мгновение мне показалось,что в них мелькнула боль, но они тут же посветлели от ненависти. Меня вдругпоразила странная повторяемость событий, только тогда вот так смотрела я и моюгрудь распирало от боли и ярости.

– Я люблю тебя, – спокойно сказал Тагаев, хотядалось ему это спокойствие нелегко. – Я за тебя жизнь отдам.

А я засмеялась, настолько все показалось мне нелепым, и егослова, в точности как мои тогда, и этот полыхающий в глазах огонь, оттого ясовершенно не удивилась тому, что произошло дальше. Тимур сжал пальцы в кулак изаехал мне в челюсть. Если бы он отвесил мне пощечину, оно бы понятно, но онударил по-мужски, как бьют врага. Головушка моя соприкоснулась со спинкойкровати, и никакая подушка меня не спасла. В ушах раздался звон, и в глазахпотемнело, хорошо хоть башка не треснула как арбуз, кулачище-то у неговпечатляющий.

– Надеюсь, ты не в обиде, – улыбнулся он, от этойулыбки мне стало даже хуже, чем от удара.

– Извини, – пискнула я, предварительно проверив,все ли зубы целы. – Мой смех относился не к твоим словам, а... долгообъяснять... – Хрен тут что объяснишь, сплошные дежа-вю... Мне вдруг сталожаль Лукьянова, нелегко ему тогда пришлось. Объясняются в любви и чего-то оттебя требуют, на словах-то вроде нет, но ведь чего-то требуют, уже одним тем,что объясняются. А тебе ни сказать, ни дать нечего.

– Придет день, и рядом с тобой никого не останется.Разве только Сашка, но ему, бедному, просто деваться некуда. – Тимур вышели хлопнул дверью.

– Ох, горе горькое, – вздохнула я, поднимаясь.

Выждала время и уж тогда спустилась вниз.

Сашка сидел в холле и выглядел грустным.

– Быстро гулять, – прикрикнула я. – У менядел по горло.

Уныло семеня за Сашкой по дорожке парка, я предаласьсамобичеванию. В основном досталось моей слабой плоти, которая на смоглаудержаться от искушения. Что за манера спать с кем попало? Мало мне проблем?Одно хорошо: Тагаев ушел, громко хлопнув дверью, следовательно, в моей жизни онбольше не возникнет, он парень гордый, а нет человека – нет проблем. Со своимчувством вины я уж как-нибудь справлюсь.

Но, несмотря на эти оптимистические мысли, на душе былопакостно. Очень хотелось что-то сделать, глупое и ненужное. Например, позвонитьТимуру. Останавливало меня одно: позвонить-то я могу, да вот что скажу парню?Но так как от желания совершить нечто идиотское меня прямо-таки распирало, япоехала в контору Деда и честь по чести написала заявление о своемвосстановлении в прежней должности, благо место это до сих пор пустовало. Дедвидеть меня не пожелал, правда заявил по телефону: «Я рад, что ты вняла доводамразума». Знал бы он, как ошибался в отношении моей бедной головы, разумом тамдаже и не пахло.

Зато Ритка мне невероятно обрадовалась и, пока я выводила набумаге: «Прошу принять меня...» и все такое прочее, сопела над плечом, а потомаккуратно положила заявление в папочку.

– Что там с убийствами? – тут же спросилаона. – Вчера в троллейбусе ехала, народ такое болтает... Жуть!

– Езди на такси, – посоветовала я.

– Значит, ничего не раскопала? – Я хмыкнула ипокачала головой.

– Я тебе что, отец-Браун?

– Ты лучше, – заверила она и так улыбнулась, что уменя разом пропала охота говорить ей гадости.

Вечером мы все-таки встретились с Дедом на нейтральнойтерритории, точнее, в зале ресторана «Барракуда». Дед сам предложил отметитьрадостное событие, то есть мое возвращение. Я по неизвестной причине злилась итратила много сил, чтобы скрыть это. Однако решила не усложнять себе жизнь ипотому сразу прояснить ситуацию.

– Игорь, я буду числиться в штате до тех пор, показанимаюсь этим делом, и заниматься буду только им.

– Хорошо, – легко согласился он, вряд ли поверивмне.

После ужина он вознамерился отправиться ко мне, но яотговорилась необходимостью заехать в пару мест и с облегчением простилась сним. Он поцеловал меня вполне по-отечески, но в его взгляде я уловилабеспокойство. Жизнь стала не лучше и не хуже, а как-то запутаннее, и яопять-таки злилась, теперь уже на себя.

Утром я встала с намерением изменить жизнь в лучшую сторону.Громко запела: «Супер, супер, супер гуд, все нормально, супер гуд...», Сашкамои вокальные данные не оценил, забился под кресло и глухо рычал оттуда. Якинулась к велотренажеру, отмотала десять километров, постояла под душем,выпила большую чашку кофе и пошла гулять с собакой, и все это с чувствомудовлетворения и даже с гордостью за свою силу воли.

– Теперь каждый день начинаем с зарядки, –сообщила я Сашке. Пес зарычал, да и я скривилась, представив себе, что и черезнеделю и через две я с утра ору «супер гуд» и радуюсь новому дню. Новый день яненавижу, особенно новое утро, тем более когда на душе скребут кошки послеочередного дурацкого вечера.

Мой оптимизм начал испаряться. Почувствовав это, я рьяновзялась за дело, то есть за расследование. Работа, как известно, лучшеелекарство от душевных переживаний. Все свое время я решила посвятитьКондаревскому, человеку, у которого было стопроцентное алиби, но который,несмотря на это, упорно мне не нравился, и я продолжала считать егоподозреваемым номер один.

Весь день я потратила на бесконечные вопросы, обойдя вседома в радиусе полукилометра от того дома, где жил Кондаревский. Но увы! –хоть бы что ценное, ни словечка, ни намека. Никто ничего. Другая бы на моемместе махнула рукой и отнеслась к его алиби серьезно, но и я с ослинымупрямством шла дальше и вновь задавала вопросы.