Но стрелок не только не задал такого вопроса — ничегоподобного ему и на ум не пришло. Вот Катберт бы точно спросил. Катберт всегдазадавал вопросы, он был отравлен вопросами и умер тоже с вопросом на устах.Теперь их нет. Никого не осталось. Последние питомцы Корта, тринадцатьстрелков, которые продержались в классе, куда первоначально пришло пятьдесятшесть человек. Теперь они все мертвы. Все, кроме Роланда. Он — последнийстрелок в этом мире, который стал затхлым, пустым и стерильным.

Тринадцать — плохое число, несчастливое, говорил им Кортнакануне Церемонии Представления. А назавтра, впервые за тридцать лет, Корт неприсутствовал на Церемонии. Его последние ученики пришли к его дому, чтобы, какподобает, преклонить перед ним колена, подставляя незащищенные шеи, потомподняться, принять поздравительный поцелуй и вручить учителю свои револьверы,чтобы он их в первый раз зарядил. Через девять недель Корт умер. Поговаривали,что от яда. А два года спустя началась последняя гражданская война. Кроваваярезня докатилась до последнего бастиона цивилизации, света и здравомыслия, исмела все то, что им — наивным — казалось незыблемым, так же легко и небрежно,как морская волна смывает замок из песка, выстроенный ребенком.

Он остался последним. Может быть, он потому и выжил, чтопрактичность и простота оттеснили в его натуре темную романтику. Он понял, чтотолько три вещи имеют значение: смерть, ка и Башня.

Вполне достаточно, чтобы занять все мысли.

Эдди закончил свой долгий рассказ примерно в четыре часа натретий день их дороги на север по лишенному всяких примет берегу. Берег,казалось, совсем не менялся. Чтобы убедиться в том, что они не стоят на месте,приходилось смотреть на восток — налево. Там прежде зазубренные пики гор теперьсгладились и потихонечку опускались. Вполне вероятно, что еще дальше на севереони превратятся в пологие холмы — надо только дойти.

Закончив рассказ, Эдди замолчал надолго. Полчаса, если небольше, они прошли, не обмолвившись ни единым словом. Эдди искоса поглядывал наРоланда и даже не сознавал, что стрелок замечает его взгляды: он все еще былпогружен в себя. Роланд знал, чего Эдди ждет от него: ответа. Какого-нибудьответа. Любого ответа. Дважды Эдди открывал рот, но так ничего и не сказал.Стрелок знал, что он хочет спросить, и наконец Эдди спросил:

— Ну? И что ты думаешь?

— Я думаю, что ты здесь.

Эдди остановился, уперев руки в боки:

— И это все? Все?

— Это все, что я знаю, — ответил стрелок. Пальцы, которых небыло, зачесались и разболелись. Сейчас ему очень бы не помешало еще астина измира Эдди.

— У тебя что, никаких мыслей нету о том, что, мать твою, всеэто значит?

Стрелок мог бы поднять искалеченную правую руку и сказать, Ау тебя есть какие-то мысли о том, что это значит, ты, тупой идиот, но ему дажеи в голову не пришло ничего подобного, точно так же, как и задаться вопросом,почему из всех людей во вселенной ему в спутники достался именно Эдди.

— Это ка, — сказал он, спокойно глядя на Эдди.

— Что еще за ка? — Эдди был раздражен и зол. — Никогда отаком не слышал. Разве что если произнести это дважды, то получится слово, какдети дерьмо называют.

— Об этом я ничего не знаю, — сказал стрелок. — Здесь онообозначает долг, или судьбу, или предназначение, или, если простым языком,место, куда тебе нужно пойти. Куда ты должен пойти.

Эдди удалось изобразить, как будто он одновременно испуган,испытывает крайнее отвращение и забавляется от души:

— Тогда скажи его дважды, Роланд, потому что по мне всеравно это звучит как дерьмо.

Стрелок пожал плечами.

— Я не силен в философских проблемах. И историю я не учил. Язнаю только, что прошлое — это прошлое, а будущее — это будущее. То, что ждеттебя впереди, и есть ка, и оно как бы само в себе и ничему не подвластно.

— Да? — Эдди поглядел на север. — Все, что, я вижу, ждетменя впереди, это около девяти миллиардов миль этого странного берега. Если это— ка, значит ка и кака — одно и то же. У нас еще, может быть, хватит хорошихпатронов, чтобы подстрелить пять-шесть этих омарообразных уродов, а потом нампридется кидать в них камнями. Так что куда мы идем?

Роланд еще про себя подумал, а задавал ли Эдди хоть раз этотвопрос своему брату, но спросить сейчас об этом означало начать долгий ибессмысленный спор, поэтому он сказал только, указывая на север:

— Для начала — туда.

Эдди смотрел и не видел ничего, кроме все того же серогоберега, покрытого ракушками и камнями. Он повернулся обратно к Роланду,собираясь уже отпустить какое-нибудь язвительное замечание, но, увидев суровуюуверенность у него на лице, опять повернулся смотреть. Он прищурился. Прикрылрукой правую половину лица от лучей заходящего солнца. Ему отчаянно хотелосьувидеть хоть что-нибудь, что-нибудь, черт, пусть даже мираж, но там не былоничего.

— Можешь думать обо мне все, что угодно, — медленнопроговорил он, — но я считаю, что это трюк подлый, нечестный. Там, у Балазара,я ради тебя рисковал своей жизнью.

— Я знаю, — стрелок улыбнулся. Он вообще улыбался редко, иэта улыбка осветила его лицо, точно внезапный луч солнца в ненастный день. —Вот почему я поступил с тобой честно, Эдди, и не стал тащить тебя с собойсилой. Она здесь. Я увидел ее еще час назад. Я сначала подумал, что это миражили игра моего воображения, но она здесь. Без дураков.

Эдди опять повернулся туда и смотрел, пока на глаза ненавернулись слезы. Наконец он сказал:

— Я ничего не вижу, только этот проклятый пляж, а зрение уменя нулевое.

— Я не знаю, что это значит.

— Это значит, что если бы там что-то было, я бы это увидел!— И все-таки он сомневался. Кто знает, как далеко видит Роланд своими суровымиголубыми глазами. Может быть, только чуть дальше, чем Эдди.

А может быть, дальше, чем просто чуть-чуть.

— Ты увидишь ее, — пообещал стрелок.

— Что я увижу?

— Сегодня мы до нее не доберемся, но если зрение у тебяхорошее, как ты говоришь, ты увидишь ее до того еще, как диск солнца коснетсяводы. Если только не будешь стоять тут на месте и щелкать пастью.

— Ка, — съязвил Эдди.

Роланд кивнул совершенно серьезно:

— Ка.

— Кака, — добавил Эдди и рассмеялся. — Пойдем, Роланд.Предпримем экскурсию. И если я ничего не увижу до того, как диск солнцакоснется воды, ты меня угощаешь цыпленком. Или Биг-Маком. Чем угодно, только неомаром.