— Пойдем.

Они зашагали вперед, и еще где-то за час до того, как солнцекоснулось линии горизонта, Эдди разглядел вдали какой-то непонятный силуэт —смутный, едва проступающий, как сквозь туман, почти и неразличимый, но все-такитам что-то было. Что-то новенькое.

— О'кей, — сказал он. — Я вижу. У тебя зрение, наверное, каку Супермена.

— Как у кого?

— Ладно, проехали. Мы имеем тяжелый клинический случайкультурного отставания.

— Чего?

Эдди расхохотался.

— Ладно, проехали. Это что?

— Увидишь.

И стрелок двинулся дальше, прежде чем Эдди успел спроситьчто-нибудь еще.

Минут через двадцать Эдди решил, что он действительно видит.А еще через четверть часа он уже был абсолютно уверен. До этой штуки на берегуоставалось еще две-три мили, но он уже понял, что это. Дверь. Ну конечно. Ещеодна дверь.

В ту ночь они спали плохо и наутро отправились в путь где-тоза час до того, как пики гор явственно проступили в дымке рассвета. Онидобрались до двери одновременно с первыми лучами солнца — такого спокойного инадменного. Эти лучи, словно лампы, осветили их щеки, заросшие многодневнойщетиной, и в беспощадном их свете стрелку снова было сорок, а Эдди казался нестарше того Роланда, который вышел на бой с Кортом со своим оружием — соколомДавидом.

Эта дверь была точно такой же, как первая, только надпись наней гласила:

— Ну вот, — тихо вымолвил Эдди, глядя на дверь, котораяпросто стояла на берегу, а петли ее крепились к какому-то неведомому косяку впроеме между двумя мирами, между двумя вселенными. Она стояла со своимвысеченным сообщением, реальная, как скала, непонятная, как свет звезд.

— Ну вот, — согласился стрелок.

— Ка.

— Ка.

— И отсюда ты должен извлечь второго из своей тройки?

— Похоже на то.

Стрелок понял, что собирается сделать Эдди, еще до того, какЭдди сам это осознал. Он увидел, как Эдди рванулся вперед, еще до того, как онсам сдвинулся с места. Роланд мог бы вывернуть руку Эдди и сломать ее в двухместах, Эдди бы и не понял сначала, что произошло, но он даже не шевельнулся.Мало того: он позволил Эдди выхватить револьвер из правой своей кобуры. Впервый раз в жизни Роланд позволил, чтобы кто-то прикоснулся к его оружию безразрешения. И все же он даже не шевельнулся, чтобы остановить это святотатство.Он лишь спокойно, едва ли не мягко, взглянул на Эдди.

Напряженное лицо Эдди так и пылало. Белки его выпученныхглаз, казалось, горят. Он держал тяжелый револьвер обеими руками, и все равнодуло дрожало, мотаясь из стороны в сторону.

— Открывай, — сказал он.

— Ты ведешь себя глупо, — голос стрелка оставался спокойным.— Мы с тобой оба не знаем, куда ведет эта дверь. Вовсе не обязательно, что онаоткроется в твою вселенную, не говоря уж о том, чтобы — в твой мир. Откуда намзнать, может быть, у Госпожи Теней восемь глаз и девять рук, как у Шивы. И дажеесли она откроется в твой мир, то, быть может, мы выйдем в далекое прошлое,задолго до твоего рождения, или в далекое будущее.

Эдди натянуто улыбнулся.

— Вот что я тебе скажу, приятель: я более чем с охотою променяюрезинового цыпленка и этот отпуск на засраном пляже на то, что меня ожидает заДверью N 2.

— Я не понимаю…

— Я знаю, что ты не врубаешься. Это значения не имеет.Просто открой эту хреновину.

Стрелок покачал головой.

Они стояли в лучах рассвета, и косая тень от двери тянуласьк волнам отлива.

— Открывай! — заорал Эдди. — Я пойду с тобой! Ты въезжаешь?Я пойду с тобой! Это не значит, что я потом не вернусь. Может быть, я вернусь.То есть, скорее всего, я вернусь. Ты не думай, я не забыл, что ты для менясделал. Но пока ты будешь там разбираться с этой теневой куколкой, я собираюсьзайти в ближайшую «Чикен-делайт» и взять там цыпленка на вынос. Думаю, дляначала сойдет «Семейный коробок» на тридцать кусочков.

— Ты останешься здесь.

— Думаешь, я шучу? — Эдди, казалось, сейчас взорвется.Стрелок почти воочию увидел, как тот заглянул в колышущиеся глубины своегопроклятия. Эдди взвел курок древнего револьвера. С рассветным отливом ветер сморя затих, и в тишине явственно щелкнул затвор. — Давай проверим.

— Давай проверим.

— Я тебя пристрелю!— заорал Эдди.

— Ка,— твердо проговорил стрелок, повернулся к двери ипотянулся к ручке. Сердце его замерло в ожидании: жизнь или смерть?

Ка.

Если не вдаваться в профессионализм, Адлер однажды сказал:идеальный шизофреник — если таковой вообще существует в природе — это такойчеловек, который не только не подозревает о существовании своей второйличности, но и пребывает в блаженном неведении о том, что с ним, или с ней,творится что-то не то.

Адлер не был знаком с Деттой Уокер и Одеттой Холмс.

1

— …последний стрелок, — закончил Эндрю.

Он говорил уже долго, но Эндрю всегда говорит, а Одеттаобычно настраивает себя так, что речи его просто стекают с ее сознания, каквода в душе стекает по телу и волосам. Но сейчас эти слова не просто захватилиее внимание — оно зацепилось, как за колючку.

— Прошу прощения?

— А, просто в газете статья, — сказал Эндрю. — Даже понятияне имею, кто ее написал. Как-то не обратил внимания. Ну этот, политик… Может,вы знаете, мисс Холмс. Я любил его, я даже плакал, когда его выбрали…

Одетта улыбнулась, невольно растрогавшись. Эндрю как-тосказал, что его бесконечная болтовня — это что-то такое, чего он остановить неможет, и что он за нее не отвечает, это лезет наружу его ирландская душа, да они болтает все больше по пустякам: клохтает и стрекочет о родных и друзьях,которых Одетта не знает и никогда не узнает, отпускает недозрелые политическиезамечания, рассуждает о всяких жутких и таинственных феноменах, коммментируястоль же таинственные источники (помимо всего прочего, Эндрю непоколебимо веритв летающие тарелки, которые он называет «юфиками» или «вражинами»), — но этислова действительно ее тронули, потому что она сама плакала в тот день выборов.

— Но я не плакал, когда этот сукин сын… простите за мойфранцузский, мисс Холмс… когда этот сукин сын Освальд его застрелил, и с техпор я вообще не плакал… уже месяца, поди, два будет?