Опустившись в кресло, Мейсон с улыбкой заявил: — Я не имеювопросов ни к одному из присяжных. Я отказываюсь от предъявления им отвода. Яуверен, что любые двенадцать американских граждан, которые войдут в составжюри, будут беспристрастно и честно оценивать представленные доказательства. Аэто все, что требуется моей подзащитной.

— Суд увидит, — с кислой миной заявил Бюргер, — что адвокатиспользует отказ от своих прав как предлог для драматического заявления, чтобызаранее произвести впечатление на присяжных…

— Суд прекрасно разбирается в ситуации, — перебил его судья.— Присяжные не должны обращать внимания на не относящиеся к делу комментарииобеих сторон. Давайте перейдем к слушанию дела. В данных обстоятельствах,мистер Бюргер, я прошу вас приступить к отбору членов жюри.

Пока Бюргер проводил отбор присяжных, задавая им тщательнопродуманные, точные, глубокие вопросы, которые больше пристали бы обвинителю поделу об убийстве, Мейсон сидел, откинувшись в кресле с довольной улыбкой нагубах, всем своим видом показывая, что его не интересуют ни вопросы, ни ответы.И чем дольше Бюргер опрашивал присяжных, тем больше всем казалось, что онсомневается в их честности, беспристрастности, неподкупности — и это отношениесильно проигрывало по сравнению с позицией защиты. Дважды его помощникипредостерегали его, но Бюргер не обращал внимания на предостережения и упрямозасыпал претендентов вопросами.

Когда он наконец закончил, судья Ланкершим сказал:

— Теперь вы убеждены в беспристрастности уважаемых членовжюри, мистер прокурор?

Бюргер покачал головой.

Повернувшись к членам жюри, Мейсон приветливо улыбнулся.Постепенно до всех присутствующих дошло, что вся долгая процедура опросазакончилась именно тем, что с самого начала предлагал Мейсон: были избраны тесамые двенадцать человек, имена которых значились первыми в списке. Присяжные всвою очередь заулыбались Мейсону.

Гамильтон Бюргер сделал для присяжных краткое заявление,обрисовав в общих чертах, что он намерен доказать, и наконец объявил, что вкачестве свидетеля первой вызывается Элен Кендал.

Явно смущаясь от внимания сотен людей, находившихся в зале,Элен взошла на возвышение и была приведена к присяге. Сообщив свое имя и адрес,она посмотрела на Бюргера, ожидая вопросов.

Прокурор приступил к допросу.

— Вы помните события, происшедшие тринадцатого числа этогомесяца?

— Помню.

— Я прошу вас вспомнить вечер этого дня и сказать, непроизошло ли чего-нибудь необычного.

— Да, сэр.

— Что именно?

— Прежде всего, у моего котенка начались спазмы, и я срочноотвезла его к ветеринару, который сказал…

— Не важно, что сказал ветеринар. — Бюргер поднял руку. —Это уже с чужих слов. Вы можете утверждать только то, что сами знаете.

— Хорошо, сэр.

— Примерно в то же время, когда у вас заболел котенок, непроизошло ли еще чего-нибудь необычного?

— Да. Мне позвонил по телефону мой дядя.

— Что?

— Мне позвонили по телефону, — повторила девушка.

— Кто?

— Мой дядя.

— У вас два дяди?

— Да, сэр. Мне звонил дядя Фрэнклин.

— Под дядей Фрэнклином вы подразумеваете Фрэнклина Б. Шора?

— Да, сэр.

— Когда вы в последний раз видели Фрэнклина Шора?

— Примерно десять лет назад, незадолго до его исчезновения.

— Ваш дядя Фрэнклин Шор исчез при загадочных обстоятельствахоколо десяти лет назад?

— Да, сэр.

Гамильтон Бюргер обратился к присяжным:

— Я задаю наводящие вопросы по некоторым пунктам, которые неявляются спорными, но на которые я хочу обратить внимание жюри.

— Нет возражений, — заметил Мейсон.

— Что вам сказал дядя по телефону?

— Возражаю, поскольку это показания с чужих слов, — вмешалсяМейсон. — Недопустимо, несущественно и не имеет отношения к делу.

— Если суд позволит, — заявил Бюргер, — я не требую дословнопересказывать какие-то детали, которые могут связать защиту в том, что касаетсяэтого разговора. Я хочу только выяснить общую обстановку того вечера, причемлишь в той степени, в какой ее можно считать частью res gestae[2], объясняющейпоступки и действия людей, проходящих по делу.

— Возражение отклоняется, — сказал судья, — но предупреждаю,что жюри может рассматривать этот ответ лишь с определенными ограничениями,которые будут позднее указаны судом.

— Что сказал ваш дядя?

— Он спросил меня, знаю ли я, с кем разговариваю. Я ответила,что нет. Тогда он назвал свое имя и привел несколько фактов в доказательствотого, что это был он.

— Это умозаключение, — торопливо сказал Гамильтон Бюргер, —можно опустить… Что он еще сказал?

— Ну, он напомнил мне о таких вещах, которые были известнытолько дяде и мне.

— Меня особенно интересует, что он попросил вас сделать?

— Велел мне обратиться к Перри Мейсону, адвокату, вместе сним поехать в отель «Касл-Гейт» и спросить там мистера Генри Лича, который, какон сказал, отвезет нас к нему. Он запретил мне кому-либо еще говорить о егозвонке, в особенности моей тетушке Матильде.

— Ваша тетушка Матильда — жена Фрэнклина Шора?

— Да.

— И позднее, вечером, вместе с мистером Мейсоном выпопытались связаться с мистером Личем?

— Да.

— Что именно вы сделали?

— Поехали в отель «Касл-Гейт». Но там нам сказали, чтомистера Лича нет. В это время принесли письмо, в котором было сказано, где мыможем…

— Одну минуточку. Сейчас я покажу вам это письмо и попрошусказать, то ли это самое, — сказал Бюргер.

— Да.

Бюргер обратился к судье:

— Прошу включить его под номером один в список вещественныхдоказательств обвинения, а затем я зачитаю его присяжным.

Документ был должным образом оформлен и прочитан вслух.

— А теперь ответьте, — снова обратился прокурор к ЭленКендал, — что вы предприняли, получив этот документ?

— Поехали в названное место.