Задать такой крамольный вопрос за всю жизнь я так и нерешилась, но в бабушке Фране всегда ощущала родную себе душу. Бабушка Франя —милая жизнерадостная пастушка, не ведающая, кто она в этом мире, куда и зачем?Да ей и не надо этого ведать. Она просто плывет по течению жизни, как я, иливы, как большинство людей. Не всякий обязан быть великим и харизматичным, какмоя царица бабуля.

Но вернемся в мой старый Быдгощ. Я русская девушка, нопокойные мать и отец почему-то были поляки: так уж получилось, и виновата вэтом не я. Может, поэтому в Польше у меня больше родни, чем в России? А может,потому, что поляки родню свою обожают? Любую. Даже самую дальнюю.

Во всяком случае, мне все очень рады. Даже неловко порой.Всякий раз на вокзале меня встречает целая толпа. Все, кто есть там, все иприедут: дядюшки, тетушки, кузены, кузины, их дети, внуки и дети каких-то детей— не перечесть. Эти поляки — словно грузины по части родства. С русскоговзгляда я многим никто. Двоюродный плетень их забора, пожалуй, им ближе, чем я— но это на русский взгляд. А на польский взгляд все меня обожают, хоть иругают Россию.

Да, мои поляки ругают мою Россию! Уж этого у них не отнять!Встречая меня, все соберутся и давай Россию ругать. Иной раз даже мысльвозникает: «Не для этого ли они, поляки мои, собрались, чтобы я могла знать,как ненавистна им моя родина?»

Ну, конечно же, не для этого. Им просто жаль меня. Онипросто сочувствуют и не понимают, как я в этой великой России живу?

А где еще жить мне, русской девушке? Правда, о том, что ярусская, им невозможно сказать. Поляки не могут понять, что русскими в Россиистановятся даже евреи. И так сильно эти евреи становятся русскими, что русскимиони в своем еврейском Израиле потом и живут. Им даже свинину там естьразрешили. Поэтому в Быдгоще я, разумеется, полька — уж простите меня. И непотому я в Быдгоще полька, что евреям разрешили в Израиле есть свинину, апотому, что поляки не могут понять, как я могу обожать эту Россию. Но зато я ихтоже жалею: как они в этой тесной Польше живут? Там же российскому человеку иразвернуться-то негде!

Все правильно устроил господь: великая Россия для россиян,независимая Польша в составе Европы, а уж евреи, они где хотят, там и живут.Потому что их любят везде.

Я вышла из поезда и упала в объятия Янека, троюродного братамоей мамы и своего троюродного дядюшки, сына бабушки Франи. За ним в длиннойочереди стояли: Марта, жена Янека, Збышек, их сын, Каролина, их дочь, Петр,брат Янека, Дана, жена Петра, Ядя, их дочь, Марек, их сын, пан Ян Ляссота,родной брат бабушки Франи, пани Анна, его жена, Дариуш, их внук, Моника, егожена, и Якуб, сын Дариуша и Моники. Замыкали шествие бабушка Франя и дедушкаКазик, который смущенно сказал:

— Прости, Музка, остальные приехать никак не смогли. Кто вГермании, кто в Бельгии. Жизнь разметала.

Я его успокоила:

— Ничего, мне хватит и этих.

Побывав в крепких объятиях родственников, я даже забыла,зачем приехала в Быдгощ. Изрядно помятая и зацелованная, стояла я на перроне ирадовалась, что хорошо сэкономила на носильщиках: не будет проблем с моимбагажом. Не всякому из родни даже по одной ручке от каждой моей сумкидостанется. Многие, как это ни печально, пойдут порожняком — так много родни итак (выходит уже) мало сумок.

На вокзальной площади, как и положено, меня поджидал целыйэскорт: «Рено», «Пежо», парочка «Мерседесов», два «Форда», одни «Жигули», тристарые «Волги» и даже один «Запорожец». И еще они будут русских ругать!

— Музка, едем к нам? — чисто риторически спросила бабушкаФраня, жестом давая родне понять, чтобы даже и не помышляли сегоднязаграбастать меня.

Все состроили кислые мины, но покорились. Но каждый взял сменя клятву, что в ближайшее время я уделю внимание и их «бабке» да бисквитномупирогу с пьяной вишней. Особенно хорошо удавался этот пирог Дане, жене Петра,старшего сына бабушки Франи, поэтому приоритет я оставила за их семьей.Остальные пошли в порядке убывания кулинарных способностей жен. Таким образоммой друг детства Якуб оказался самым последним, поскольку вообще не был женат.

— Музка, как там Анна моя? — имея в виду бабулю, спросилабабушка Франя, едва мы переступили порог ее дома.

Музка — по-польски ласково, как по-русски Музочка, поэтому яне обиделась, а выразила уверенность:

— Думаю, что бабуля в порядке.

И привела бабушку Франю в неописуемое волнение.

— Как это «думаешь»? — поразилась она. — Разве вы с ней невидетесь?

— Видимся, но в последние дни нечасто. Я приехала изФранции, если ты не заметила по телеграмме, которую я дала в Тьонвиле.

— Телеграмму получил Петр, но как ты оказалась во Франции?

Несмотря на объединенную Европу, для бабушки Франи Францияне меньшая заграница, чем для нас Чукотка или Владивосток.

— Долго рассказывать, — буркнула я, всем сердцем устремляясьна Старо Място.

Точнее, в костел двенадцатого века, где меня вполне уже могподжидать мой любимый Казимеж. Но пока я душой и сердцем рвалась в действующийпамятник старины, бабушка Франя хлопотала над праздничным ужином. Праздник,естественно, был в честь моей важной персоны. Точнее, сам мой приезд был дляних праздником, причем искренним, а не просто поводом выпить. Мои родственники,к слову сказать, все как один малопьющие.

Я крутилась и так, и эдак, не зная, под каким предлогомсмотаться в костел. Когда начали подтягиваться Янек с Мартой, я поняла, чтобудут сложности. А когда к ним присоединился пан Ляссота (со своей семьей) иего внук Дариуш (со своей), я окончательно прозрела: мысль о встрече сКазимежем придется оставить на завтрашний день. А сегодня буду сидеть в родномкругу, пить ягодные наливки, есть «кнедли» и «бабку» да петь «Марыся, Марыся,меня полюбила», а также «Хей, Янчак, хей!».

Так и вышло. Тот не знает настоящего счастья, кто из малойсемьи. Когда за одним столом собирается толпа, и толпа эта не просто друзья илиприятели, а люди, безмерно сочувствующие, всегда готовые прийти на помощь ивоспринимающие твою боль, как свою, — это настоящее счастье. Меня подхватилаволна всеобщей любви и с легкостью понесла от одного родного берега к другому.И везде мне были рады, и все меня безмерно любили, и каждый желал мне толькодобра. Моими победами здесь гордились, мои оплошности тут прощали, и не быломеста зависти, злобе, хитрости, колкости и недоверию.

«Неужели такую толпу состряпали всего два человека? —замирая от нежности, думала я, разглядывая лица тех, в чьих жилах текла кровь,очень близкая мне. Моя прапрабабка Магдалена полюбила прапрадеда Хенрыка, и вотрезультат. Столько народу! И ведь это еще не все, если верить дедушке Казику.Остальные разбросаны по другим городам Европы, и их трудно пересчитать».