— Ты что? Заболел?

— Я вовсе не нуждаюсь в твоих обслуживаниях, — пробормоталСтепан с ненавистью, — это тебе только кажется, что мной так простоуправлять!..

Ей ничего не казалось, управлять им действительно было оченьпросто, но он должен — должен был! — сказать что-то такое, что убедило бы ее втом, что он вполне самостоятельная и сильная личность, а не кабан в периодгона.

Убедить следовало не столько ее, сколько себя.

— Степочка, ну что ты расстроился! — весело проговорилаЛеночка, явно ожидая продолжения душераздирающей сцены. — Я просто говорю, чтоне смогу всю оставшуюся жизнь с тобой спать. Мы ведь в разводе, солнышко, ты незабыл? Тебе нужно найти кого-нибудь, какую-нибудь де-е-евочку, молоденькую исвеженькую, без больших запросов и, главное, неопытную, а ребенок тебе толькомешает. Правда же мешает? Ты уже всем показал, какой ты превосходный отец, а янаглое чудовище, ну и хватит! Мамашка твоя умерла, бояться тебе некого, так чтобрось дурака валять, отдай ты его в интернат, освободись немножко…

Выворачивая подкладку кармана, он вытащил связку ключей итрясущимися липкими руками отцепил ключ от Леночкиной квартиры. И швырнул его всторону кухни. Потом он взял двумя руками телефон, посмотрел на него снедоумением, грохнул на пол — телефон взвизгнул почти человеческим голосом, —поддал ногой и выскочил на лестницу.

Все. Хватит.

«Это был последний раз. Ясно тебе? Это был самый последнийраз. Я больше не могу. В следующий раз я ее просто убью. До смерти. Меняпосадят, и Ивана отдадут в детдом. Этого не должно случиться. Я нормальный,вменяемый, я контролирую себя. Я больше к ней не поеду. Я поеду домой. КИвану».

Степан забрался в машину и захлопнул за собой дверь.

Вечерний шум по-весеннему активного тесного московскогодвора, где выгуливали собак, гоняли в футбол, хохотали на кособоких лавочках,сразу отдалился и словно перестал иметь отношение к Степану.

«Все эти люди сами по себе, а я сам по себе. Мне никто ненужен. У меня есть Иван, и я сейчас к нему поеду».

Когда он открыл дверь в свою квартиру, у него как-тонеожиданно и сразу кончились все силы. При мысли о том, что он должен нагнутьсяи снять ботинки, его чуть не вырвало. И еще, думая об Иване, он совершеннозабыл о присутствии в его доме прибалтийской крысы. Тем не менее онаприсутствовала — Степан слышал ее голос и чувствовал ее запах.

Степан нагнулся и, кряхтя, стал стаскивать ботинки.

Значит, ему придется здороваться с ней, смотреть на нее,отвечать на ее вопросы и задавать свои — не может же он не поинтересоваться угувернантки, как его ребенок провел день!

— Папка!! — закричал Иван у него над ухом. — Папка приехал!

Не давая Степану разогнуться, Иван обнял егоручками-палочками за шею, прижался крепко-крепко, выражая охвативший еговосторг и не обращая никакого внимания на то, что стоять в таком положении отцуочень неудобно.

— Пап, хочешь, я тебе покажу, какую мы книжку сегодня купили?!Называется «Танки». Пап, ты знаешь, какой был самый мощный танк во время войны?Пап, а что такое план «Барбадоса»?

— Не «Барбадоса», а «Барбаросса».

— Да. Пап, а ты знаешь, что по этому плану «Барбоса» кМоскве шла целая армия танков, а у нас к тому времени только-только сталиделать Т-34…

— Не «Барбоса», а «Барбаросса».

— Ну да. Пап, вот твои тапки. Сегодня приходила убиратьсяВалентина Ивановна, она их тряпкой протерла, а мне дала яблоко. ИнгаАрнольдовна сказала, что яблоко можно съесть, не дожидаясь обеда, потому что вяблоке очень мало калорий и оно не перебивает аппетит, а Клара мне никогда неразрешала до обеда яблоко съесть. Или грушу. Пап, ты купи нам завтра груш. Илиарбуз. Лучше арбуз.

— Арбузы будут осенью. Сейчас плохие арбузы.

— Тогда груш. Еще даже лучше. Пап, я никак не мог желтуюпижаму найти, а синюю Валентина Ивановна постирала, и она еще не высохла. Тымне ее потом найдешь? А еще у немцев был танк «Малыш Вилли», он знаешь скольковесил? Двести тонн. А скорость у него была десять километров в час. Выходит, онне ехал, а еле плелся…

— Добрый вечер, Павел Андреевич.

Несколько ошарашенный обилием новостей, а также хорошимИвановым настроением, к которому он был непривычен, особенно по вечерам, Степанслегка подвинул Ивана — Иван продолжал качаться на нем, как обезьяна на лиане,— и увидел Ингу Арнольдовну.

Так ее зовут или не так?

— Добрый вечер.

У него было замученное желтое лицо с синяками вокруг глаз ивисков, с неопрятно вылезшей светлой щетиной и как будто блестящей пленкой налбу и скулах. Может, заболел?

Степану было странно и неприятно, что она так пристально егорассматривает. Или в поспешном бегстве от Леночки он надел рубаху наизнанку?Или не застегнул штаны?

— Что вы меня рассматриваете? — спросил он недовольно. — Выменя не узнаете?

Иван засмеялся, отцепился от отцовской шеи и повис на руке.Рука была толстая и очень надежная, как медвежья лапа.

— Вы здоровы? — помолчав, осведомилась Инга Арнольдовна. — Увас нет температуры?

Он сопнул носом, тоже совершенно по-медвежьи.

— Какая-то должна быть. Я же еще не покойник.

— Выглядите вы неважно, — сообщила Инга Арнольдовна. — Можетбыть, согреть вам чаю?

Это было совершенно неожиданное и странное предложение.

Почему она предлагает ему чай? В чем тут дело? Что ей можетбыть нужно? Что-то ведь нужно, раз она готова дать ему взятку, вот только что?Или он недостаточно искусно прыгал в кольцо и она хочет продолжить упражненияпо приручению?

Он прошагал мимо нее к кухне, волоча на согнутой руке Ивана,который болтал ногами.

— Вам, наверное, домой пора, — громко сказал он оттуда, — несмею вас задерживать.

«Вот свинья какая, — подумала Ингеборта, и ей неожиданностало весело. — Интересно, кто его так запугал, что он на меня даже смотреть неможет? Жена, что ли?»

Где-то припадочным звоном зашелся мобильный телефон, и Иванмоментально отцепился от медвежьей отцовской лапы и навострил уши. И весьнапрягся. И стиснул костлявые острые кулачки.

Он боялся телефонов и ненавидел их.

— Ты что? — спросила у него изумленная Ингеборга. — Чтослучилось, Иван?