набитый продуктами вещмешок, когда встретил ее у ателье: – Паек-то хоть получаешь?

Да, четвертую категорию…

Как четвертую? Ты же белошвейка!

Из бывших…

Из каких бывших? Из высших кругов дома терпимости?

Глафира, которую открыто не попрекали происхождением даже в доме Елисеевых, обиделась. Она поставила вещмешок перед Климом и развернулась, чтобы уйти.

Да перестань! Дурацкая шутка, – Клим схватил Глафиру за руку. Он был солдафон, но обидеть любимую женщину не хотел: – Вышла бы за меня замуж, получала бы красноармейский паек.

Ты забыл? Я замужем…

Да ты уже сама забыла! Что толку от твоего Елисеева? Опять в какой-нибудь канаве валяется?

Ничего, мы как все… потихоньку… в конце января мешочники появились снова, немного легче стало… можно даже мяса купить, двадцать пять рублей за фунт…

Недешево!

Без них совсем тяжко было. В столовых только кипяток давали…

Я и баю, подумай о красноармейском пайке! – искушал Клим.

Ты надолго в Петрограде? – решила сменить тему Глафира.

Нет, некогда рассиживаться. Колчак наступает на Симбирск и Самару… Но перед тем, как уеду на фронт, сначала в Москву на съезд РКПб. Привезу бойцам основные тезисы.

Ты аккуратней там, на войне… береги себя!

Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Была бы у меня жинка, берег бы себя для нее. А так – на кой ляд? Никто меня не ждет!

Молодой еще! Женишься!

Не знаю… У моей зазнобы другой на уме, чтоб ему пусто было! Не добралось еще ЧК до этого несознательного элемента!

Типун тебе на язык!

Клим скоро уехал на съезд партии в Москву, где попал на похороны Свердлова, неожиданная смерть которого казалась какой-то нелепостью. Официальной причиной скоропостижной кончины председателя ВЦИК была испанка, но в такую тривиальность не верилось ни товарищам, ни врагам Свердлова. Ходили различные слухи. Далекий от интриг Клим не знал, чему верить. Вся эта возня ввергала его в уныние. Он хотел быстрее вернуться на фронт, к своим боевым товарищам. Хотел снова лететь с шашкой наперевес на врага, так чтоб ветер звенел в ушах. Там все просто – вот свои, а вот враги. Своих спасай, врагов убивай.

Довольно скоро Климу пришлось вернуться в Петроград, защищать город от белых. В мае началось первое наступление Юденича. Горожане не знали, какими силами Родзянко, племянник того самого председателя Государственной Думы, который стоял у истоков февральской революции, и Юденич пытались провернуть эту военную авантюру, поэтому очень надеялись на скорое освобождение от совдеповщины.

Началась новая волна арестов. Большевикам нужны были заложники.

IV

Скоро пришли с обыском к Сергею. Комиссар и пятеро красноармейцев после довольно поверхностного осмотра квартиры, велели ему одеваться и проследовать в комендатуру.

– Но позвольте, на каком основании? Ведь ничего не нашли…

– Не волнуйтесь. Я полагаю, проверят документы и отпустят… – своей вежливостью и корректностью комиссар совершенно не был похож на своих коллег. Но Елисеев все равно ему не поверил. Он был уже не первым арестованным профессором. Еще никто в тот же день домой не возвращался.

Сергей собрал саквояж, взяв с собой смену белья, плед и книги.

Вера старалась держаться при детях. Она не могла показать сыновьям, как напугана. Сергей обнял ее, малышей и послушно проследовал за комиссаром.

– Вера, сообщи в Академию наук и в институт… – наказал Сергей супруге.

– Не пущу! – неожиданно дорогу преградила Манефа, встав в дверях: – Ироды, режь-стреляй меня, не пушу! Да где же это видано, чтоб уважаемых людей средь бела дня вот так, под белы рученьки, да уводили? Он учился аж в самой Японщине! Я на вас, антихристы, управу найду!

Красноармейцы наставили на старуху винтовки и передернули затворы.

Вера, схватив малышей, поспешила укрыть их в комнате.

– Манефа, успокойся! Пропусти нас… – Сергей понимал, что все это бессмысленно. Как бы нянькино сопротивление не вышло боком.

– Давай, убивай бабку! – геройствовала Манефа, уставившись на молоденького красноармейца.

– Гражданка, успокойтесь! – пытался успокоить старуху комиссар, жестом приказывая красноармейцам опустить оружие: – Нам нужно доставить Сергея Григорьевича в комендатуру. Там у него проверят документы. Мы ничего не нашли. Никакой переписки или запрещенной литературы. Оснований для задержания я не вижу. Не усугубляйте ситуацию понапрасну.

– Ну, смотри у меня! – пригрозила Манефа кулаком самому доброжелательному из комиссаров: – Это мой ребятёнок! Я за него такую революцию учиню, вожакам вашим не мерещилось! Токма троньте его там, всех прокляну!

Комиссар кивнул, пряча улыбку.

Вера хоть и не вставала в дверях, и не бросалась в ноги, была напугана больше няньки. Она знала, что сделали с Кобылиным и Глебом. Теперь, похоже, снова собирали заложников. Женщина даже боялась думать, что сделают с ее супругом и остальными арестованными, если наступление Юденича будет иметь успех.

На следующий день у Веры было занятие в художественных мастерских. В начале урока Кузьма Сергеевич предложил ученикам разобрать свою картину «Купание красного коня».

– Ну, расскажите мне, что вы здесь видите?

– Это революция! Молодое поколение, оседлавшее революционный вихрь в виде дерзкого красного скакуна, – выдал один из учеников.

– Таких коней не бывает! Что это за цвет? – бескомпромиссно заявил юный поклонник реализма.

– Есть такие кони! – возмутился мастер: – Ученикам художественного училища полагалось бы знать! На древнерусских иконах, к примеру!

– Так что же это – революционная икона?

– Это Белогорка, – вдруг всхлипнула Вера.

На начинающую художницу обернулись все присутствовавшие в мастерской.

– Продолжай, Вера, – Петров-Водкин, похоже, заинтересовался свежей версией.

– Это красные берега реки Оредеж. В Белогорке жила семья дяди моего супруга. Мы были у них на Рождество 1915. А потом никого не стало – сначала умерла Елена Ивановна, потом дочь Лиза пропала, поехав лечиться кумысом, после этого застрелился ее муж и, в конце концов, не выдержало сердце Александра Григорьевича. Мальчик на картине – это смерть на кровавом коне. Помните, как в «Откровении»: «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга…»? – заключила Вера и неожиданно для самой себя разразилась слезами.

– Любопытное объяснение! – Кузьма Сергеевич немного растерялся от такой необычной интерпретации, и еще больше от экзальтации, столь не свойственной Вере Елисеевой, но быстро взял себя в руки: – Каждый находит в этой картине свое содержание… Знаешь, странно сказать, для меня «Мальчики» – это похоронный марш на смерть Серова и Врубеля… Все удивляются! И в этом прелесть. Пишите так, чтобы каждый мог увидеть смысл, созвучный ему, звон настроения! Творите, не обращая внимания на хулиганские высказывания коллег и завистников! Ищите себя! Если необходимо – заимствуйте! Постепенно шелуха отвалится, и народитесь вы, как художник!

Мастер любил помудрствовать, не задумываясь,