Следует считать доказанным, что гениальный человек отличаетсявысшей нравственностью по отношению к самому себе: он не позволит насильственнопривить ему чужое мнение и тем умалить значение своего собственного «я».Правда, чужое «я» и его взгляды он резко отличает от своего «я», от своихвзглядов. Вместе с тем, он воспринимает чужое мнение не пассивно: болезненна имучительна для него мысль о том, что он в тот или иной момент ограничиваетсяодним только восприятием. Он будет всю свою жизнь помнить ложь, произнесеннуюим сознательно, и не в состоянии будет ее легкомысленно, «подионисовски»стряхнуть. Особенно мучительны страдания гениального человека, когда онислучайно натыкаются на какую-нибудь произнесенную ложь, которой они совершенноне сознавали в момент разговора, или ложь, благодаря которой они ввели самих себяв заблуждение. Прочие люди, не ощущают столь сильной потребности в истине,поэтому глубже утопают в лжи и заблуждении. Вот где причина того, что они такмало понимают самый смысл и страстность борьбы великих людей против «лжижизни».

Выдающийся, гениальный человек – это тот, в которомвневременное «я» окончательно утвердило свое господство, который стремитсяподнять свою ценность перед своим умопостигаемым «я», перед своей моральной иинтеллектуальной совестью. Он тщеславен прежде всего перед самим собою: в немнарождается потребность импонировать самому себе (своим мышлением, поступками,творчеством). Подобного рода тщеславие особенно характерно для гения: он несетв себе самом сознание своей ценности и награды и пренебрегает мнением всехпрочих людей на том основании, что они не в состоянии изменить его собственногопредставления о себе. Но и это тщеславие едва ли заслуживает похвалы:аскетически настроенные натуры (Паскаль) очень сильно страдают под тяжестьюэтого тщеславия, но расстаться с ним они немогут. Верным товарищем внутреннеготщеславия всегда является тщеславие внешнее; но эти различные виды тщеславиянаходятся между собою в непрекращающейся борьбе.

Но настойчивое подчеркивание какого-то долга по отношению ксамому себе, не отодвигает ли оно на задний план, или просто, не наносит ли онорешительного удара понятию долга по отношению ко всем прочим людям? Ненаходятся ли эти два понятия в таком взаимоотношении, что сохранение верностисамому себе естественно предполагает нарушение ее по отношению ко всем прочимлюдям?

Ни в коем случае. Истина – едина, так же едина и потребностьв ней – Карлейлевская «sincerity». Эта потребность может быть у нас, но онаможет и не быть. Она неделима: потребность в истине к самому себе обязательнопредполагает потребность в истине по отношению ко всем. Нет миронаблюдения безсамонаблюдения, как и самонаблюдения без миронаблюдения: существует только одиндолг, только одна нравственность. Можно поступать и нравственно, ибезнравственно. Но кто морален по отношению к себе, тот морален и ко всемлюдям.

Между тем ни в одной области нет такого множества ложны?представлений, как в вопросе о том, что представляет собою эта нравственнаяобязанность к окружающим, и каким образом она может был исполненной.

Мы оставим пока в стороне те теоретические системы этики,которые благо человеческого общества считают руководящим принципом всякойнравственной деятельности. Эти системы сводят всю этику к господству какой-товсеобщей нравственной точки зрения, (и в этом отношении они выгодно отличаютсяот всякой этики, основанной на симпатии) совершенно оставляя без изученияконкретные чувства в процессе пеяния и эмпирическую сторону импульса. Такимобразом, остается самая распространенная точка зрения, согласно которойнравственность определяется чувством сострадания, «добротой» человека.Гетчесон, Юм и Смит видели с философской точки зрения в сострадании сущность иисточник этического поведения. Необычайную глубину придал этой теориивпоследствии Шопенгауэр своей этикой сострадания. «Сочинение на соисканиепремии об основах морали» Шопенгауэра уже в своем эпиграфе: «проповедыватьмораль легко, обосновать мораль трудно», обнаруживает ошибку, общую всякойэтики, основанной на симпатии: эта ошибка как будто всякий раз забывает, чтоэтика – наука, нормирующая наше поведение, и отнюдь не предметно-описательная.Кто склонен смеяться над попытками людей отчетливо услышать свой внутреннийголос, с достоверностью познать идею долженствования, тот, очевидно, отрицаетвсякую этику, которая по своему содержанию есть наука о требованиях,предявляемых человеком к себе и ко всем другим. Не не интересует вопрос о том,что человек действительно совершил, подчинился ли он велениям внутреннегоголоса или нет. Объектом этики является вопрос о том, что должно совершиться, ане что совершается. Все прочее принадлежит к области психологии.

Все попытки, стремящиеся превратить этику в любую частьпсихологии, совершенно упускают из виду, что каждое психическое движение вчеловеке оценивается самим человеком, что мера оценки какого-нибудь явлениясама по себе явлением быть не может. Этот масштаб никогда вполне неосуществляется, он не может быть взят из опыта, так как оставался бы неизменнымдаже в том случае, если бы опыт противоречил ему. Он может быть только идеейили ценностью. Поступать нравственно – значит поступать согласно определеннойидеи. Поэтому-то и приходится выбирать только между такими этическимисистемами, которые выдвигают определенные идеи и максимы действования. С однойстороны сюда относится этический социализм или «социальная этика», основаннаяБентамом и Миллем и перевезенная впоследствии усердными импортерами наконтинент, даже в Германию и Норвегию, с другой стороны – этическийиндивидуализм в том виде, в каком понимает его христианство и немецкий идеализм.

Вторая ошибка всякой этики сострадания заключается в том,что она хочет обосновать мораль, вывести ее из каких-нибудь предварительныхположений. Но это совершенно невозможно. Мораль, которая о своей сущностидолжна представлять собою последнее основание наших поступков, необъяснима. Онасамоцель, а потому ее нельзя ставить к другому предмету в отношении средства ицели. Поскольку упо-мянутая попытка этики сострадания вполне совпадает спринципом всякой исключительно описательной, а потому необходиморелятивистической этики, постольку обе ошибки в корне своем совершенноодинаковы. Бороться с ними можно было бы только тогда, когда человек измериввсю область причин и влияний, не нашел бы идеи высшей цели которая однасущественна для наших нравственных поступков. Идея цели не может бытьрезультатом отношения между причиной и следствием, а, напротив, это отношениеуже скрывает в себе эту идею цели. Цель выступает одновременно с попыткойпредпринять какое-либо действие. Она служит мерилом успеха каждого поступка.Этот успех может оказаться неудовлетворительным даже в том случае, когдаизвестны все факторы, определившие его, и когда они в достаточной степени ясноотражаются в сознании.

Рядом с царством причин есть и царство целей, последнеебудет царством человека. Совершенная наука о бытии есть совокупность причин,стремящаяся вознестись до высшей причины. Совершенная наука должного естьединство целей, кульминирующее в своей последней высшей цели.

Кто с этической точки зрения смотрит на сострадание, как на положительнуювеличину, тот оценивает с нравственной стороны не деяние, а чувство, непоступок, а эффект (последний по самой природе своей не подлежит рассмотрению сточки зрения цели). Мы не отрицаем, что сострадание может являться особойформой выражения нравственного начала, особым этическим феноменом, но оно стольже мало этический акт, как чувство стыда и гордость: следует строго различатьпонятия: этический феномен и этический акт. Под этическим актом мы понимаемсознательное подтверждение идеи посредством какого-либо действия, этическийфеномен есть непреднамеренное, непроизвольное выражение продолжительногостремления нашей души к этой идеи. Только в борьбу мотивов вторгается эта идея.Она старается повлиять на ход ее и решить исход этой борьбы. В эмпирическойсмеси нравственных и безнравственных чувств, чувства сострадания и злорадства,чувства собственного достоинства и высокомерия, мы не видим еще ничего похожегона определенное решение. Сострадание является, пожалуй, самым верным признакомдля определения характера человека, но не целью какого-либо действия. Толькознание цели, сознание ценности создает нравственность. И это положение выгодноотличает Сократа от всех последующих философов, за исключением Платона и Канта,которые присоединились к его взгляду. По существу своему сострадание не можетпретендовать на уважение, ибо оно есть алогическое чувство» в лучшем случае оновозбуждает в нас симпатию.