– Есть другой способ заставить траву расти, Аматеон.

Пару секунд он непонимающе на меня глядел. Потом тень улыбкискользнула по его губам.

– Ты отвергнешь зов Богини?

– Никогда, – качнула я головой. – Но Богиняприходит в разных обличьях. Зачем выбирать боль и смерть, если можно обрестижизнь и удовольствие?

Улыбка стала чуть шире. Он распрямил шею из неловкой,наверное, причинявшей боль жертвенной позиции и перевел взгляд с меча в однойруке на чашу во второй.

– Чего ты желаешь от меня, принцесса, Богиня?

– О нет, – сказала она, и на этот раз не моимиустами.

Невдалеке от нас появилась укутанная с головой фигура, ногиее не касались земли, да и сама она была туманной – как я ни старалась, я немогла ее толком рассмотреть. Рука, которой она придерживала накидку, не была нимолодой, ни старой, ни среднего возраста. Она была всеми женщинами и ни однойженщиной. Она была Богиней.

– О нет, Аматеон, это она сделала выбор. Я оставлюрешение за ней. Она не нуждается во мне, чтобы закончить дело. – Онаиздала тихий смешок, в котором смешались старушечья сухость, богатаямелодичность зрелой женщины и легкость девичьего смеха. – Я не во всемсогласна с Андаис, но на этот раз соглашусь. Чертовы божества плодородия!

И она снова засмеялась.

– Не знала, что Андаис еще говорит с тобой, Богиня.

– Я не перестаю говорить с моим народом, это выперестаете слушать меня, а спустя какое-то время уже не можете меня услышать.Но я говорю с вами по-прежнему. В грезах и снах, в моменты между сном ипробуждением звучит мой голос. В песне, в касании рук – я с вами. Я – Богиня, ия повсюду и везде. Я не могу уйти, а вы не можете меня утратить. Но вы можетеменя покинуть и отвернуться от меня.

– Мы не хотели покидать тебя, Мать! – воскликнулАматеон.

– Я не осталась в одиночестве, дитя. Я не могу остатьсясовсем одна. Но мне может быть одиноко.

– Что же мне сделать, Мать, во искупление?

– Искупление – для нас концепция чуждая, Аматеон. Ноесли ты захочешь сделать что-то для меня...

– Да, Богиня, да, всем сердцем!

– Оживи эту землю, Аматеон. Ороси неплодную почву своимсеменем и оживи ее. – Она начала таять, как туман на солнце.

– Богиня! – позвал он.

– Да, дитя?

– Увижу ли я тебя снова?

От нее остался лишь голос – юный и древний одновременно:

– В лице каждой женщины, которую встретишь.

И она исчезла.

Он неотрывно смотрел на то место, где она была, и толькозвон выпавшего из моей руки меча заставил его повернуться ко мне.

– Чем я могу служить тебе, принцесса? Я весь принадлежутебе, чего бы ты ни потребовала. Жизнью моей, кровью или мощью десницы – яготов служить тебе всем.

– Ты словно приносишь мне клятву чести, как рыцарьстарых времен.

– Я и есть рыцарь старых времен, Мередит, и если тебенужна моя честь – она принадлежит тебе.

– Ты сказал Адайру, что лишился чести, что королеваотняла ее у тебя вместе с твоими волосами.

– Я касался чаши и видел лик Богини. Такие дары не даютнедостойным.

– Ты говоришь, что твоя честь не утрачена, потому чтоБогиня считает тебя достойным чести?

В многоцветных глазах на миг отразилось замешательство,потом он сказал:

– Да, думаю, так.

– Скажи, о чем ты подумал.

Он улыбнулся – быстрый проблеск искреннего веселья, откоторого его лицо стало менее совершенным в своей красоте, но более настоящим,более драгоценным, на мой взгляд.

– Что моя честь и не была утрачена, потому что никто неможет отнять у тебя честь, если ты этого не позволишь сам. Я собирался сказать,что ты вернула мне честь, но потом понял.

Я улыбнулась в ответ.

– Никто не в силах отнять у тебя честь, но ты можешьлишиться ее по своей воле.

Его улыбка поблекла.

– Да. Я позволил страху отнять у меня честь.

Я отрицательно качнула головой.

Он улыбнулся снова, почти смущенно.

– Я говорю о том, что страх стал для меня важнее чести.

Я остановила его поцелуем, обвила его спину руками, в правойвсе еще сжимая чашу. Его руки неуверенно потянулись ко мне, словно он не знал,с чего начать. Я думала, секс будет у нас нежным и медленным, но в моей рукебыл атрибут Богини, а я была Еевоплощением. Богиня не желала медлить.

Чаша потянула нас вниз, будто в земле был запрятан мощныймагнит. Как только чаша коснулась земли, она утонула в почве, и вот моя рука сжималатолько пустоту. Спина Аматеона накрыла то место, куда погрузилась чаша, и стражвесь выгнулся, глаза непроизвольно зажмурились, пальцы впились в меня, бедратолкнули мне в пах. Сила его рук, твердость тела и бешеное желание в лице – всеэто бросило меня к нему, соединило наши губы, руки нетерпеливо шарили по еготелу. Он вздрогнул всем телом и вскрикнул, когда моя рука скользнула ксредоточию его силы. Когда он снова открыл глаза, они были почти слепы отжелания.

– Пожалуйста... – Голос был таким хриплым, что я струдом его узнавала.

– Чего ты хочешь, Аматеон?

– Служить тебе.

Я мотнула головой так близко от его лица, что задела еговолосами.

– Скажи, чего ты хочешь.

Он закрыл глаза и сглотнул с таким трудом, что, должно быть,ему стало больно. Когда он опять взглянул на меня он был чуть спокойней, но всеже настороженность из его лепестковых глаз не ушла. Он прошептал, словнобоялся, что кто-то подслушает, если он выскажет свое желание громко:

– Я хочу, чтобы ты оседлала меня, вжала в грязь моенагое тело. Я хочу видеть сияние твоей кожи, твоих глаз, танец твоих волос.Хочу, чтобы ты выкрикивала мое имя тем голосом, какой появляется у женщинтолько на вершине страсти. Я хочу наполнить семенем твое тело. Вот чего я хочу.

– По-моему, чудесно, – сказала я.

Он чуть нахмурился.

Я улыбнулась и потрогала складочку между его бровей, гдеобразовалась бы морщинка, если бы у него могли появиться морщины.

– Я хочу сказать: "Да, Аматеон. Давай все этосделаем".

– То есть ты исполнишь мое желание?

– Разве это не обычное наше занятие – исполнять людскиежелания? – прошептала я, улыбаясь.

– Нет, – удивился он, – никто из нас никогдане исполнял людских желаний.

– Это шутка, – усмехнулась я.