меня получается об этом забыть. Ненадолго, но получается.

Сева мрачно хмыкнул.

– Завидуешь Глебу?

В зависти признаваться сложно, но Марго устала что-либо скрывать.

– Безумно. Ужасно, отвратительно завидую, пока не вижу его вблизи. Он же просто… Мучается бессознательно. Ты видишь, как он изменился?

– Он всегда был таким, – голос Севы звучал озлобленнее обычного. Кажется, он вообще не понимал, о чем говорит Марго. – Просто проявилось поздно. Я всегда чувствовал, что… с ним что-то не так. Я не знаю. – Он устало протер глаза. – Были вещи, которые меня в нем откровенно пугали, а может, потрясали. Понимаешь, мы с ним с детства вместе, к такому быстро привыкаешь, начинаешь думать, что так оно и должно быть. Неплохой он человек, просто амбициозный.

– Амбициозный? Ты серьезно? Думаешь, это подходящее слово?

Сева пожал плечами.

– Все мы идеальные, что ли?

Марго расхохоталась.

– Сев, тут не об идеальности речь идет, а о… смерти.

– Ты уже определись: хочешь его спасти или хочешь справедливости?

На Бали мгновенная карма, здесь желания сбываются по щелчку, вспомнила Марго и поэтому выбрала молчание.

– Ладно. Лучше расскажи: он продолжает видеть девушку в белом?

Сева кивнул.

– Он вчера окончательно свихнулся. Он, когда напивается, бывает, ну, ты сама знаешь. В нем просыпается этот нигилист или еще кто-то. Философ, кто знает. Он нам всякую дичь затирал: тусовки – это религиозный акт, «Мясо» – это чистилище, про внутренний ад и его проекцию. Бла-бла, ты сама помнишь. Но вчера его так понесло…

– И что же он наговорил?

– Да что видит какую-то девушку, что она его… мученичество. Не знаю. Я ничего не понял. А! Я запомнил, как он сказал: что это он на меня молнию послал.

– В смысле?

Сева покачал головой, сделал заказ, кажется, что он даже не воспринимал это все всерьез.

– Что он слышит Бали и тот правда исполняет желание.

– Чокнутое место, – устало произнесла Марго, прикрывая лицо рукой. – Плохая идея была сюда ехать.

– До сих пор думаешь, что Гуру ему поможет?

Марго пожала плечами.

– Я не знаю, что ему поможет. Честно. А еще не знаю, в моих ли это силах.

– Тут нужно задать такой вопрос: можем ли мы вообще ему помочь?

Официантка принесла ему холодный арбузный сок. Марго ткнула пальцем в холодный кофе в меню.

Все это, разумеется, было забавным. Вершить судьбы за столиком в кафе, иметь какую-то форму власти над другим человеком и возможность рассуждать о нем как о чем-то постороннем. Будто, вернувшись на виллу, они не посмотрят ему в глаза и не продолжат разговаривать так же мило, как раньше.

Марго и Сева уже давно играют в эту игру: «что-то не так с Глебом». Они встречаются наедине, обсуждают его, планируют, что сказать ему в следующий раз. Первое время это было весело. Они научились друг за друга озвучивать самые мерзкие и пугающие мысли, раскладывать все поступки Глеба по полочкам, тщательно и дотошно. Их собственный самосуд за чашкой кофе. И все это действительно было весело, их маленькое невинное развлечение, которое стало для них каким-то актом свободы.

Они мечтали все изменить. Записывали черновики гневных речей, придумывали несуществующие диалоги, но только разговоры об их плане спасения от тусовки уже удовлетворяли эту потребность эмансипации. Когда они снова сталкивались с Глебом, все становилось по-прежнему.

Но однажды случилось то, после чего эти обсуждения перестали быть просто развлечением, теперь они действительно имели вес.

То, что они знали, могло уничтожить Глеба. А еще могло утянуть их за собой.

Вот они и метались между казнью и пожизненным опекунством. Вечная этическая дилемма. Есть два стула, а между ними – прогрессирующий невроз.

– Почему мы всегда принимаем за него решения?

– И что ты предлагаешь сделать, Сев? Вернуться в Москву и все бросить?

Сева кивнул.

– Воскресим ли мы «Мясо»? Вряд ли. Ты и сама знаешь. У нас есть возможность выйти с чистыми руками, а они у нас и так чистые, я напоминаю. Мы взяли на себя слишком много ответственности за человека, которому на нас плевать.

– Ты знаешь, что ему на нас не плевать.

– Я уже сомневаюсь.

– Он наш друг.

– Он был нашим другом.

Марго знала, что дело не в Севиной нерешительности, он по натуре не переносит конфликтов. Он искренне меняет стороны и мнение, исходя из принципа оказаться там, где будет меньше насилия.

Разумеется, самое простое, что они могут сделать, – это взять обратный билет и вернуться без долгих прощаний. Может, прихватить с собой Лешу, но тогда ему придется объяснять.

Не выдержав молчания Марго, Сева вдруг спросил излишне злобно:

– Зачем ты постоянно спасаешь его, если он даже не замечает? Для него? Для себя? Для какой-то абстрактной чести?

– Мы семья, ты знаешь.

– Я не знаю, вот в чем дело! – Он ударил кулаком по столу. – Я тоже в это когда-то верил. Блестящие мушкетеры, дружба у нас особая, семейная. Мы друг за друга порвем. Но с каждым днем обязанностей все больше и больше, а удовольствия – все меньше. Зачем такая дружба, если она нас уничтожает?

– Затем, – произнесла Марго особенно жестко, – что так поступают друзья. Терпят, спасают, жертвуют, замалчивают.

– Поступил бы Глеб так на нашем месте?

– Да. Уверена, что да.

Сева взмахнул рукой и встал из-за стола. Он закипал.

Марго не знала, что сказать. Казалось, что после вчерашнего все вдруг потеряло смысл. Она еще ярко видела темное пятно на фоне океана, видела, как лежит бездыханный Глеб. Смерть подобралась так близко, а Марго почувствовала облегчение. Она увидела в себе то, что никогда не хотела бы увидеть, часть себя – кровожадную, эгоистичную и мерзкую, – про которую не забудешь никак. Теперь это знание останется с ней навсегда. Теперь она увидела себя иначе и не может простить.

– Сев, «Мясо» – это единственно хорошее, что во мне есть.

Услышав это, он медленно повернулся, глядя на нее. Тихо, скромно вернулся за столик, боясь спугнуть. Марго выглядела сейчас такой хрупкой, такой маленькой, что сердце сжималось.

– Я ужасный человек. Я завидую, унижаю, оскорбляю. Меня бесит буквально все. Во мне так много агрессии, что я не знаю, куда ее девать. Во мне столько… У меня в душе насрано. Вот так я себя чувствую. У меня не клеятся отношения, потому что знаю: все испорчу. Своей токсичностью, мерзостью, контролем, бешенством. Я истеричка. Ужасная истеричка. Ревнивая до тошноты. Стоит увидеть у кого-то в сторис отмеченных друзей, мне становится тут же жалко себя, какая я одна несчастная и никому ненужная. Но «Мясо»… Не знаю, Сев. – Она была близка к