В тот роковой день она вышла из подъезда без верхней одеждыи через пару секунд пожалела о своем дурацком непослушании. Было очень холодно,колючий снег падал за шиворот, а голые ноги в домашних тапках мигомпревратились в ледышки. У Насти возникло желание вернуться домой и одеться какследует, но тут она представила себе лицо Тани и будто услышала ее: «Простобезобразие! Ты совершенно меня не слушаешься! Ведь вышло по-моему, тызамерзла», – и решила ни в коем случае не возвращаться. Упрямая девочкапредпочла получить воспаление легких, лишь бы только не подтвердить правотумачехи.

Помойка располагалась в самом дальнем углу двора, Настяподошла к бакам, увидела, что они переполнены, и решила вывалить отходы наземлю. Конечно, Таня строго-настрого запрещала это, сколько раз она говорилаНасте: «Если мусор не помещается в баки, его надо принести назад, я позвоню вдомоуправление и устрою разнос служащим, ни в коем случае не вытряхивай ничегона землю».

Но в тот момент основным жизненным принципом Насти, как выуже поняли, было открытое непослушание, поэтому она перевернула никелированноеведро, и… все. Окружающий мир неожиданно померк…

Когда девочка открыла глаза, она увидела больничную палату,около ее кровати сидела незнакомая женщина, полная, с добродушным лицом.

– Где я? – прошептала ничего не понимавшая Настя.

– Доченька, – причитала толстуха, – очнулась! Услышалгосподь мои молитвы! Как ты себя чувствуешь? Животик не болит?

Настя вжалась в подушку.

– Вы кто?

Женщина заметно испугалась.

– Твоя мама!

– Мама? – растерянно протянула девочка. – Ну да… точно…наверное.

– Сейчас, сейчас, – засуетилась толстуха и, несмотря насхожесть с бегемотом, резво вскочила с табуретки и выбежала в коридор.

Настя осталась одна, через пару минут у нее началасьистерика, она попыталась вспомнить, как ее зовут, сколько ей лет, где онаживет, кто ее родители. Но ничего путного она не помнила, единственное, в чемНастя была уверена, так это в своей половой принадлежности, четко знала, чтоона девочка. А еще ее не удивляли бытовые предметы. Стул как стул, на немсидят, кровать – это кровать, на ней спят, из чашки пьют кофе, какао, молоко,кефир. Короче говоря, Настя не испытала никаких бытовых трудностей, но всеостальное девочке пришлось заново узнавать о себе.

Ее зовут Настя Килькина, не самая благозвучная фамилия, ноэто фамилия ее мамы Зои Андреевны и папы Ивана Петровича. Отец служил в армии,семью мотало по гарнизонам. У Ивана Петровича был вздорный, слишкомпринципиальный характер, но он не пил, не курил, по бабам не шлялся и выгляделна фоне прочих военных белой вороной.

Зоя Андреевна пыталась повлиять на супруга. Переехав вочередной городок, она слезно умоляла своего борца за справедливость:

– Ванечка, уймись! Мы как перекати-поле по стране мечемся,нигде больше года усидеть не можем. Ну оформил генерал свою жену заведующей клубом,ну пристроил дочь в Москву учиться на украденные деньги, ну пьют офицерыгорькую, везде так! Не начинай воевать, порядка не наведешь, а нас опятьпереведут!

Но Иван Петрович упорно стоял на своем, и в конце концовКилькины очутились в крохотном городке Бруске. Когда Зоя Андреевна вошла вотведенную семье сараюшку, где из удобств имелось лишь одно электричество, онамрачно констатировала:

– Ну все! Можно обустраиваться на всю жизнь, дальше несошлют, хуже не будет.

Как же она ошибалась! Почти год Килькины жили тихо, потомпришла беда, Настя, единственный их ребенок, потеряла сознание. Слава богу,один из соседей имел машину и согласился довезти обезумевшую мать до райцентра.

В клинику Настя попала на грани жизни и смерти, у нееслучился приступ аппендицита, развился перитонит.

– Шансов очень мало, – честно предупредил хирург ЗоюАндреевну, – я не всесилен.

Но, наверное, у Насти был авторитетный ангел-хранитель,потому что операция прошла успешно. Для выздоровления девочке требовалисьсильнодействующие, очень дорогие лекарства. Даже если бы необходимыемедикаменты были в аптеке в забытом богом городке, то у Килькиных никогда ненашлось бы средств на их покупку. Из ценностей у Зои Андреевны были лишьобручальное кольцо и тоненькая золотая цепочка. Гордившийся своейпринципиальностью Иван Петрович держал семью впроголодь, «подкожные» запасы уКилькиных отсутствовали.

Все тот же хирург сказал Зое Андреевне:

– Оперируем мы классно, лучше, чем европейцы и американцы,вместе взятые, но вот выхаживать больных не умеем. Ни лекарств, ни хорошообученных медсестер нет.

– Настя умрет? – испугалась мать.

Врач вздохнул и с некоторым сомнением протянул:

– Мы делаем все возможное.

И тут случилось чудо. В клинике скончался зять главы местнойадминистрации. Для него мэр выписал из столицы сильнодействующие лекарства, тесамые, что могли помочь и Насте. Но упаковки с ампулами прибыли слишком поздно,зять мэра умер. Хирург, оперировавший Килькину, решился попросить лекарства дляумирающей девочки, и мэр, очевидно, сердобольный человек, сказал:

– Пусть хоть ребенка спасут, берите бесплатно.

Пока жизнь Насти висела на волоске, Зоя Андреевна, какпреданная собака, спала на коврике у кровати дочери. Помня слова врача онеумехах медсестрах, мать тщательно следила за персоналом. И тут ей сообщили,что у Ивана Петровича инфаркт. Муж в очередной раз поскандалил с начальством,нашел некие нарушения и стал привычно бичевать пороки.

Сначала Зоя Андреевна растерялась и начала метаться междудвумя отделениями: хирургией и кардиологией, но потом сообразила, что хорошоухаживать за обоими больными не получится, и выбрала Настю. На мужа ЗояАндреевна была давно зла, его болезнь не смягчила ее. Она считала, что Килькинсам во всем виноват, ему не следовало приниматься за старое.

Через два месяца Ивана Петровича похоронили, а Зоя Андреевнас Настей вернулись в плохо обустроенную избенку.

Девочка так ничего и не вспомнила о себе, но мать рассказалаей о детстве, и Настенька успокоилась. Иногда, впрочем, ей снились странныесны: большой шумный город, бесконечная лестница, по которой она спускается вподземелье, странные поезда, толпы людей, незнакомые дети, школьная доска ирозовые лаковые туфли, круглоносые, с перепонкой и одним цветком на правойлодочке, на левой украшение отсутствовало, и это почему-то страшно огорчалоНастю.