— Ладно, — вздохнула я. — Будем считать, чтопоговорили. Знаешь, что я думала, слушая тебя? Вот ты злишься, а я совершенноне уверена в том, что ты не пудришь мне мозги. Ты в игре и с легкостьюиспользуешь меня, если решишь, что тебе это на руку. Скажи на милость, чем тылучше того же Лукьянова? Ничем. Тошнит меня от вас, ребята: от него, от тебя,от Деда. Великие стратеги, мать вашу. Катись к своей грудастой, она залижеттвои душевные раны.

— Она-то здесь при чем? — усмехнулся он.

— Она ни при чем, это точно.

— Только не говори, что тебя волнует, с кем и как япровожу время.

— Меня не волнует. Теперь все?

Я поднялась из-за стола, и он поднялся, пошел к двери. Яотвернулась, не желая его видеть.

— Удачи, дорогая, — со злостью сказал он.

— Всего доброго, — отозвалась я. Он схватил меняза плечо, резко дернул, поворачивая к себе. Я никогда его не видела таким.Бледное лицо, губы кривятся, в глазах тоска. Не очень-то я пуглива, но тутвдруг испугалась. — Уходи, — сказала я просительно, голос мойдрогнул. Он толкнул меня к стене, схватил за руки, больно сжал. — Ладно,двинь мне по физиономии и считай, что справедливость восторжествовала.

Еще не договорив, я поняла, что взяла неверный тон, и этопривело его в бешенство. Он прижал мои руки к стене, навалился на меня всемтелом и смотрел в глаза. В таком состоянии проще убить, чем отпустить, это язнала.

— Никого я не любил так, как тебя, я даже не знал, чтотак бывает, — медленно произнес Тагаев, а у меня мороз пошел по коже. Ясжала зубы и зажмурилась. — Смотри на меня, — зло сказал он.

— Да пошел ты к чёрту, — не выдержала я. А дальшеначался кошмар.

— Обязательно, — хмыкнул Тагаев, — толькочуть позже.

Он схватил меня за волосы и толкнул к столу, я налетела настул, он упал, а я схватилась за стол, чтобы удержаться на ногах. Тагаевнавалился сверху, стиснув мне горло левой рукой так, что стало трудно дышать.

Я всегда была уверена, что в подобной ситуации смогупостоять за себя, но сейчас вдруг на меня накатила страшная слабость. Хотелосьзареветь и орать от отчаяния, от того, что в этом мире все не так и все неправильно, и два человека не способны понять друг друга, точно говорят наразных языках, и думают, и чувствуют по-разному, и ничего нет, кроме ненависти.

— Прекрати, ради бога, прекрати! — крикнула я, ноон, конечно, не слышал. Он не чувствовал боли, он вообще ничего не чувствовал,кроме желания все растоптать, вогнать в грязь.

Мой бедный пес заливисто лаял, поглупев от беспокойства,потому что не мог понять, какая муха нас укусила, почему мы орем друг на друга,почему я реву, пытаясь освободиться, ведь он считал Тагаева другом. '

— Сашка, уйди отсюда! — крикнула я, потому что мнебыло стыдно перед своей собакой.

Тагаев порезал руку разбитой чашкой, но даже не заметилэтого. Кровь хлестала из раны, ее пятна были на моей груди, бедрах, лице. Менятошнило от отвращения и ужаса, и когда все кончилось, у меня не осталось силдаже для того, чтобы подняться. Пес больше не тявкал, он жалобно выл, забившисьв угол, и смотрел оттуда на меня огромными глазами, в которых было страдание.

Это привело меня в чувство. Пошатываясь, я пошла к двери,Тимур стоял возле раковины, держал руку под струей воды, щека его нервнодергалась.

— Ты скотина, Тагаев, — сказала я, бог знаетоткуда взявшимся спокойствием. — Ты напугал мою собаку.

Я закрылась в ванной, встала под душ, вздрагивая всем телом.И только теперь заревела, уже от обиды, от неизбежности что-то изменить иисправить. Горячие струи били мне по лицу, а я терла его, жалобно всхлипывая.Надела банный халат, вытерла лицо полотенцем и взглянула на себя в зеркало.Увиденное мне очень не понравилось.

— Нечего строить из себя девочку, — нахмуриласья. — Переживешь.

Я причесалась, смазала лицо кремом. Спасительнуюбезопасность ванной покидать не хотелось, хотя была уверена, что Тагаев ужепокинул квартиру. Вряд ли ему приятно видеть мою физиономию. Теперь я всегдабуду напоминать ему о совершенной подлости. Подлость, она всегда подлость, какни крути.

Я открыла дверь и увидела Сашку. С разнесчастным видом онметался по холлу.

— Иди сюда, пес, — позвала я. Он подбежалвперевалочку, я хлопнулась на коленки, и Сашка ткнулся влажным носом в моируки. — Хороший мой, хороший, — приговаривала я. — Всенормально, все хорошо.

Я повернула голову и увидела Тагаева, он стоял в дверяхкухни, лицо, точно булыжник.

— Ты еще здесь? — удивилась я.

Он развернулся, пошел к холодильнику, достал початую бутылкуводки, чудом оставшуюся после наших последних посиделок с Вешняковым, долго искалстакан, хлопнул дверцей шкафа, схватил чашку и налил водки. Руки у негодрожали, он запустил бутылку в стену, осколки полетели по всей кухне. Залпомвыпил, жадно, точно воду. Меня при виде этого перекосило. Он бросил чашку вмойку.

— Сама напросилась, — сказал зло.

— Извини, — усмехнулась я и пошла за пылесосом.

— Куда ты? — рявкнул он, точно я собраласьнарушить государственную границу.

— Надо убрать здесь, иначе собака порежет лапы.

Я открыла шкаф-купе, где у меня стоит пылесос. Тагаевподошел сзади. Он молчал, привалившись плечом к шкафу.

— Ты… — пробормотал он невнятно.

— Я помню: сама напросилась. А ты нагляднопродемонстрировал, кто тут принимает решения, а кому следует помалкивать. Незря мускулатуру накачивал. Может, и мне стоит железо потягать, потренируюсь какследует, глядишь, набью тебе морду.

Я вернулась в кухню, прислушиваясь к тому, что происходит вхолле. Через минуту он заглянул в кухню, уже в ботинках и куртке.

— Твоего Лукьянова подставил Дед. Не одному мне онзанозой в заднице. Будь осторожной, у тебя на хвосте очень шустрыеребята. — Повернулся и ушел. Через несколько секунд хлопнула входнаядверь. Я плюхнулась на стул, забыв про пылесос.

— Он врет, — сказала я громко, чтобы слышала моясобака. — Этого не может быть.

Допустим, Дед действительно не жалует Лукьянова, но еслиТагаев сказал правду, тогда выходит, что Дед знал о готовящемся убийстве, атакого быть не может, раз он делал ставку на Никитина. Рассчитывал на то, чтоЛукьянова схватят во время покушения? Если так, то он здорово просчитался.Никитин мертв, а Лукьянов гуляет на свободе. Пока.