– Ай! – вскрикнула Карпик.

– Что случилось, девочка? – Я намыливала Карпикуголову, она сама попросила меня об этом. Неужели ты настолько неловка, Ева, чтослучайно дернула ее за волосы? Вот что значит не иметь ни детей, ни друзей, нилюбимых…

– Мне мыло попало в глаза… И очень щиплет…

…А потом я долго вытирала ее огромным махровым полотенцем ссобаками, такими же вислоухими, как и на пижамке. Все это умиляло меня до слез,особенно то, как Карпик пытается защитить свою крошечную, едва появившуюсягрудь. Она сунула руки под мышки и терпеливо переступала с ноги на ногу, пока ярасправлялась с ее мягкими, почти невесомыми волосами.

– Можно, я спрошу у тебя Ева?

– Конечно, спрашивай.

– Когда я вырасту… Когда я вырасту, у меня будет такаяже грудь, как у тебя? – Она зажмурилась, как будто сказала что-то непристойное.

– Конечно, глупышка, – я засмеялась и щелкнула ее поносу, – точно такая же и даже лучше.

– Не хочу лучше. Хочу такую же.

– Это уж как получится.

– Я бы вообще очень хотела, чтобы ты осталась с нами.Чтобы ты посидела со мной, когда я ложусь спать. Это было бы так здорово. Упапы совсем не хватает на меня времени. Иногда мне кажется, что он специальнозадерживается на работе, чтобы не оставаться со мной, чтобы не говорить сомной.

– Глупости, Карпик. Папа тебя очень любит. Хотя это,наверное, очень трудно – любить тебя…

– Почему? – Она подняла на меня глаза.

– Потому, что ты иногда бываешь невыносимой.Устраиваешь представления. Вчера, например, напала на этого губернатора. Аможет быть, он вполне приличный человек.

– Я не думаю, что он приличный человек. Это его пиджак.

Чтобы не свалиться с узкой скамьи, я ухватилась за плечиКарпика. Как я могла забыть про то, что Карпик осталась сегодня на “Эскалибуре”не случайно. Что она скорее всего сунула нос в шкафы каждого из пассажиров… Чтоя сама почти убедила себя в том, что пиджак, на котором болтаются пуговицы,сделанные из монет, принадлежит убийце. Что я вполне сознательно подверглажизнь девочки опасности. Что я согласилась с ее безумным планом обыска кают.

– Это его пиджак. Я знаю, – упрямо повторила Карпик.

– Ты нашла его? Ты его видела?

– Нет. Пока не нашла. Но я просто знаю, что пиджакпринадлежит этому гнусному Николаю Ивановичу.

– Постой, ты была в его каюте?

– Да, – нехотя призналась Карпик, – но я там ничего ненашла. Не такой он дурак, чтобы держать у себя в каюте улику. Где-нибудьспрятал ее или набил камнями и утопил. Вон сколько воды вокруг!

– У тебя феерическое воображение, Карпик! Нельзя никогообвинять, если вина не доказана.

– Ты говоришь, как папа.

– Потому что я взрослый человек. И папа взрослыйчеловек.

– Папа еще больший ребенок, чем я, – сморщилась Карпик.– Он считает, что если ты прочитал “Овода”, то все понял в жизни.

– А это не так?

– Конечно, не так. Для того чтобы все понять в жизни,нужно вообще ничего не читать.

– Это очень оригинальная идея, Карпик. Ну, все, твояголова в порядке, можно одеваться и идти. И заодно узнать, куда же делся твойпапочка. Всем охотникам пора возвращаться.

– Да… А скажи, Макс убил тюленя?

– Макс? Он предоставил это сделать другим людям.

– Но он самый настоящий, правда?

– Правда…

…Мы вышли на палубу как раз вовремя. Все трофеи былиразделаны, а шкуры убитых тюленей пропущены через огромные валики, – такматросы избавлялись от жира, который потом сливался в огромные емкости. Почтивесь экипаж ушел мыться и отдыхать, оставался только Гена, в обязанностикоторого входило очистить палубу от грязи и жира. Что он успешно и делал,немилосердно поливая ее из брандспойта и совершенно презрев тот факт, что двабота еще не вернулись с охоты.

Но беспокоиться мы так и не начали: боты, хотя и сзапозданием, вернулись. Нам с Карпиком было хорошо видно, как они приближаютсяк “Эскалибуру”, то исчезая среди льдов, то снова появляясь. Карпик, одолжившаяу кого-то из экипажа морской бинокль (и когда она только успела со всемиперезнакомиться и всех обаять?) и вскочив на нижний леер заграждения, во всеглаза смотрела, как возвращаются боты. Обмирая от страха, я держала ее заталию, крепко прижимая к себе, – не дай бог, свалится ребенок, кому придетсяотвечать.

– Папочка! Это папочка возвращается! – Карпик громковздохнула, но спустя минуту вдруг выпустила бинокль из рук, а потом и вовсеповесила его на леер. И убежала, не сказав мне ни слова. Интересно, что такогоона могла увидеть?..

Воровато оглянувшись, я сняла бинокль и поднесла к глазам.Поверхность льдов мгновенно приблизилась, и мне стало понятно, почему именнотак отреагировала Карпик: Клио и Сокольников сидели в одной лодке и даже наодной скамейке. Клио была завернута в шкуру, а Сокольников крепко прижимал ее ксебе. А ведь уходили они совершенно в другом составе. Я перевела бинокль надругой бот: там были Вадик и Муха, причем фанат изображения Вадик все ещеснимал, а беспечный Муха строил рожи в объектив и веселился как мог.

Когда лодки подняли на борт и вся четверка пассажировоказалась на палубе, Сокольников крикнул мне:

– Ева! Нужен доктор!

И, не дожидаясь ни моего ответа, ни моей реакции, подхватилКлио на руки и понес внутрь корабля. Клио не сопротивлялась, напротив, онакрепко держалась за шею банкира. Картинка была бы почти идиллической, если быне кровь на подбородке Клио и не вымокший до нитки Сокольников. Я открыла имдверь, ведущую на пассажирские палубы, и только теперь заметила, как изменилосьлицо Клио: никакой надменности, только усталость и нежная покорность.

Вадик и Муха уже выгрузили на палубу искромсанные трофеи, инеугомонный гей устроил целое представление перед камерой. Он заворачивался вшкуры, щелкал затвором карабина, приспособил под сиденье огромную лобастуюголову тюленя… А потом сбросил куртку и свитер и поиграл подсушенными, почтиидеальными мускулами.

Наконец Мухе надоело быть актером-эпизодником и, пославВадику воздушный поцелуй, он скрылся вслед за Сокольниковым и Клио.

Я подошла к двужильному Вадику, которому еще хватало силснимать весь этот плохо поставленный спонтанный бред.

– Ну, и что случилось? Почему вы так поздно и в такихальянсах? – Прежде всего я имела в виду Сокольникова и Клио, но Вадик перевелвсе стрелки на себя.

– Я к нему и пальцем не притрагивался. Так что учти,никакого шантажа.

– Да при чем здесь ты? Я имею в виду твою певичку.Сокольников-то оказался проворнее. И когда только успел, спрашивается?