– Вот и отлично. Значит, завтра можешь выйти в море.Папа разрешает.

Папино разрешение не произвело никакого впечатления на дочь.Более того, мне показалось, что ей снова захочется остаться на корабле: поискипиджака убийцы увлекали ее куда больше, чем особенности национальной охоты.

– Ну, не знаю. – Карпик закусила губу. – Головавсе-таки еще побаливает.

– А я знаю. По-моему, девочки, просто отлично, что мысюда приехали, охота на тюленей – замечательная вещь.

Еще бы не замечательная, если учесть все сегодняшнееразвитие событий, вам несказанно повезло, Валерий Адамович Сокольников.

– Я хочу выпить с вами, Ева!

Господи, я-то здесь при чем?

Под благосклонным взглядом Карпика мы раздавили коньяк изаели его подсоленным лимоном, – гастрономические изыски стюарда Романа,который совершал челночные рейды по всей бильярдной и исправно следил за тем,чтобы ни один из пассажиров не трезвел больше положенного.

– Карпик! Ты не принесешь мою записную книжку? –сладким голосом спросил банкир. – Она в моем чемодане, в боковом кармашке.Возьми ключ.

– Хорошо, папочка. – Карпик не стала упрямиться. Ведьмы с ее обожаемым папочкой оставались вдвоем.

Проводив глазами дочь, Сокольников спросил у меня:

– Еще коньяку?

– Валяйте.

Мы снова выпили.

– Ну, – спросила я, – и зачем нужно было отсылатьдевочку?

– Вас не проведешь, Ева, – засмеялся банкир. – Обожаюумных женщин. Мне нужно было поговорить с вами.

– Внимательно вас слушаю.

– Знаете… Я встретил женщину своей жизни.

– А она в курсе?

– Думаю, она все понимает.

– И что требуется от меня? Нести за невестой фату?..

– Ну, до этого дело пока не дошло. Есть одна проблема.

– Ваша дочь. Карпик.

– Именно. Мне кажется, ей не очень нравится Клио.

– Знаете, Валерий Адамович, – я наклонилась к.Сокольникову и взяла его за пуговицу пиджака (слава богу, это были совсемдругие пуговицы), – “не очень нравится” – это не совсем то выражение. Карпик еененавидит. Она кажется ей beast. Я понятно выражаюсь?

– Думаю, да. – Сокольников сморщился как от зубнойболи.

– И это еще мягко сказано. Думаю, в русском языке,особенно ненормативном, найдется больше идиоматических выражений. Все они, сточки зрения Карпика, применимы к Клио. Вы, конечно, помните участь вашейневесты, которая, возможно, тоже была женщиной вашей жизни.

– Ева, я прошу вас. – Банкир поднял руки, защищаясь.

– Так вот, это все были цветочки. Думаю, если у васчто-нибудь будет с этой певичкой, вы должны готовиться к затяжнымоборонительным боям.

– Ну почему, почему?! Почему она так невыносима?

– Я не знаю. Может быть, это ревность. Обыкновеннаяревность брошенного ребенка. Ребенка, предоставленного самому себе.

– Но ведь к вам-то она не ревнует. Наоборот.

– Мы с ней очень похожи. Мы не представляем угрозы.Клио представляет угрозу.

– Вы поразительный человек, Ева. У вас есть ответы навсе вопросы.

– Ну, не на все. Я, например, не знаю точную дату концасвета. Как насчет коньяка?

– Валяйте, – повторил он мои слова. Мы чокнулись.

– Хочу выпить за вас, Ева, – тихо сказал банкир. – Еслибы я мог… Если бы я мог – я выбрал бы вас. Честное слово. Я выбрал бы вас, ивсе мы были бы счастливы. И Карпик была бы счастлива.

– Ну, не знаю…

– Вы идеальный вариант.

– Мужчины ненавидят идеальные варианты. У меня нетшансов.

– Вы красивы. Вы правда красивы.

– Это коньяк, Валерий. Чуть больше, чем нужно. Онпомотал головой:

– Я хочу попросить вас… Вы имеете на нее влияние. Можетбыть, вам удастся уговорить Карпика… Не сразу, конечно. Объяснить ей, что Клио…Что она совершенно потрясающая. Ларисе нужно только попытаться понять. Вы ведьможете это сделать?

– Не думаю.

– Я прошу вас. Вы найдете способы, я знаю.

– Ну, хорошо. – Господи, куда я ввязываюсь? – Япостараюсь.

– Спасибо! Я знал, что вы замечательная.

Банкир близко придвинулся ко мне и поцеловал в щеку. И почтисразу же мы увидели Карпика. Она стояла неподалеку, она не хотела мешать нам.Глаза ее сияли. Бедная девочка! Я улыбнулась ей и помахала рукой:

– Иди сюда!

– Я принесла, папочка. – Карпик подошла к отцу ипротянула ему записную книжку:

– У вас, я смотрю, все замечательно.

– Более чем, моя хорошая. – Банкир обнял дочь:

– Кстати, не пора ли тебе в кровать?

– Не пора, – отрезала Карпик. – Я еще побуду с тобой.Если Ева не возражает.

– Вот, держите, Ева. – Банкир порылся в своей толстойзаписной книжке, больше похожей на талмуд. – Это то, о чем я говорил вам.Просто потом я могу забыть…

Он протянул мне несколько визиток. Ничего себе спектакльтеатра марионеток, где мне отведена роль, которая в программке значится как“Войска и прочее”… Я улыбнулась самой обворожительной улыбкой, на которуютолько была способна, и сунула визитки в карман, даже не взглянув на них.

А потом услышала эту музыкальную тему из Гершвина.

"Порги и Бесс”.

Играл Антон. Кто бы мог подумать, что нейрохирург, которыйеще сегодня сидел со мной в лодке и завалил своего первого тюленя, может такнежно касаться клавиш?

Пассаж из Гершвина был встречен аплодисментами и громкимодобрительным улюлюканьем. Но еще большими аплодисментами была встречена Клио,которая появилась в самый подходящий момент – не раньше и не позже. Это былозвериное чутье поп-звезды со стажем. Она благосклонно приняла все знакивнимания, потрепала по холке музыканта-любителя Антона, прошлась по ягодицамМухи, приняла от Альберта Бенедиктовича джин, а от губернатора с Лаккаем – парудежурных комплиментов. И только потом, миновав нейтральные воды Филиппа иБориса Ивановича, достигла наших берегов.

– Добрый вечер, – сказала она, глядя только на банкира.Даже красно-черный лемур на ее виске сиял, он еще помнил прикосновение губСокольникова.

– Добрый. – Сокольников нагнул голову и аккуратнопоцеловал Клио руку, ни на секунду не задержавшись. Могу себе представить, чегоэто ему стоило!

Я ограничилась доброжелательным кивком головы, а Карпиквообще отвернулась.