Спускаясь со ступенек террасы и закрывая за собой калитку,Алёна оступилась, поскользнулась на какой-то гадости и чуть не упала. Посмотрелана землю, заранее не то брезгливо, не то ознобно передергиваясь, – и чуть неплюнула: там лежала половинка наполовину вышелушенного подсолнуха. Подсолнухрос вон там, напротив крыльца, около заросшего крапивой полусгоревшего чуть лине двадцать лет назад да так и заброшенного еще одного домика Брюнов, которыенаплевательски относились к своей собственности, как крупной, так и мелкой.Подсолнух рос себе и рос, не очень крупный, но не так чтобы очень мелкий.Алёне, которая очень любила семечки, иногда хотелось их пощелкать, но нехотелось нарушать эстетику живой картины: до чего же классно его яркая желтизнасмотрелась на фоне почернелых стен и густо-зеленой крапивной листвы, ну простоВан Гог! И вот какой-то досужий прохожий взял да и нарушил эту эстетику, к томуже бросил огрызок подсолнуха под ноги Алёне. Известно ведь, что нет на светеприметы более дурной, чем споткнуться, отправляясь в дальний путь.

А ей предстоит путь дальний, очень дальний… И только еслиочень повезет, он не станет безвозвратным.

Вчерашний звонок оставлял мало надежды. Правда, Алёнасделала все возможное, чтобы себя обезопасить, но если все ее ухищренияокажутся напрасными… Посмертная месть, которая настигнет убийц, на которых онаукажет, так сказать из гроба, утешала слабо.

И если бы не страх за Марину с девочками, она бы никуда непошла, а уехала бы в Париж. Или вызвала бы полицию… Только что она скажетполиции? Что она может сказать такого, чтобы бравые ребята в черной формепрониклись ее страхом, позаботились о ней, а главное – о Марине с детьми? Онане была уверена, сможет ли кого-то убедить, что вся история с дневником – нерозыгрыш.

Угадать, кто ей звонил, мужчина или женщина, оказалось оченьпросто, как только Алёна взяла себя в руки и начала вслушиваться в то, что ейговорят. Конечно, голос был глухой и плохо различимый, но аноним в самом концепроизнес: «Я буду счастлива, если ты сделаешь все как надо». Счастлива, а несчастлив. Что по-французски, что по-русски эта форма женского рода не оставляласомнений в том, кто говорит.

Открытие несколько озадачило Алёну, у которой осталосьсмутное, но не вызывающее сомнений ощущение: человек в красной каске былмужчиной. Не то чтобы у нее было время присмотреться, просто от мопедиста пахлотак, как пахнет только от мужчины. И она запоздало пожалела, что не принюхаласьк Манфреду и Доминику после встречи с ними. Нос у нее был чуткий, никогда неподводил. Ну да, надо было плюнуть на приличия и натурально принюхаться кобоим. Вот так, подсунуться носом… И Алёна в качестве иллюстрации своих мыслейподсунулась носом к ладоням, перепачканным коричневыми полосами и пахнущимсейчас подсолнухом – крепко остро, терпко, ну да, подсолнухи в этом смысленичуть не хуже грецких орехов.

Однако Манфред и Доминик поняли бы ее неправильно.Однозначно неправильно! Сочли бы маньячкой как пить дать. А она была всего лишьжертвой кого-то маньяка. Или маньячки. Или их обоих.

Грузный, сильный, не очень ловкий мужчина, который гонялсяза Алёной на мопеде, сделал все, чтобы она почти рехнулась от страха. Конечно,именно он шлялся вокруг дома позапрошлой ночью, а также, очень может быть, инынешней. Ну да, стоял вот тут, около сгоревшего брюновского домишки, сыпал наземлю подсолнечную шелуху…

Бред какой-то, честное слово! Или не бред?

Скорее всего, против нее играют и мужчина, и женщина.Мужчину Алёна практически видела. Зато не знает, кто он. Правда, несколько мгновенийбыла почти убеждена, что Манфред. В конце концов, только турист оказалсясвидетелем того, как она доставала банку с дневником из водостока. Доминика тамне было, а Манфред был. Но ведь банку она никому не показывала. Манфред виделтолько оборванные плети плюща и кусок прорезиненной ткани. Откуда же звонившаязнает о банке?

Выяснить последнее оказалось предельно просто.

– Марина, слушай, ты кому-нибудь говорила, что я нашла банкув водостоке? – спросила Алёна с самым безразличным видом.

– Говорила, – откликнулась Марина из кухни, где мыла посуду.– Позавчера приходила мадам Дюбоннез, Селин Дюбоннез. Она старая-престарая,местная достопримечательность, живет на окраине Муляна. С той стороны, гдедорога в Нуайер. Знаешь, как раз напротив сада художника, куда мы вчера ходилииграть.

– Я ее видела как-то раз в окошке мельком, – медленнопроговорила Алёна, вспоминая хриплый, бестелесный, бесполый голос в телефоннойтрубке: «Ишь, какие девчонки хорошенькие у Марин, какие веселые, как хохочутгромко!» Ну конечно! Именно в то время, когда аноним (теперь можно и на самомделе его назвать – Селин Дюбоннез) звонил Алёне, Марина с девочками была в садухудожника. И уж конечно, Лизонька и Танечка носились там и хохотали,перебираясь с гипсового оленя на гипсового же волка, с лисы на медведя, бегаямежду семью гномами Blanche Neige… – Она такая одутловатая, такая… Неприятная?

Очень мягко она выразилась. Хотелось сказать –отвратительная.

– Ну да, в ней есть что-то… зловещее, – согласилась Марина.– Типичная старая ведьма. Не дай бог такой стать, верно?

Алёна только кивнула. О чем она молилась непрестанно, такэто о том, чтобы не дожить до возраста и состояния мадам Дюбоннез, и от душинадеялась, что милосердный господь приберет ее значительно раньше. Умереть ещемолодой и относительно красивой – чтоб о ней жалели, чтобы печалились о том,что так рано ушла, – было ее самое заветное желание. О том, кто именно долженпечалиться и жалеть, она предпочитала не думать. Кто, кто… И так ясно. Мужскоеимя из пяти букв, первая «И», последняя – мягкий знак…

– А зачем она приходила, эта особа? – спросила Алёна,страшным усилием отгоняя некий призрак… ее личный, персональный,предназначенный для ее вековечного искушения и нескончаемого мучения.

– Ну, якобы у нее экскурсия по местам боевой славы и молодости,– хихикнула Марина. – После нас она к Пуссоньерам потащилась. Вернее, ее Жанинпотащила.

– А как так вышло, что речь про банку зашла? – напомнилаАлёна.

– Да уж и не помню. Вроде я сама ей сказала, что дом –настоящий остров сокровищ, никогда не знаешь, где что найдешь. Ты, например,банку замечательную нашла в водостоке.

Ага. Вот, значит, как. Не Манфред ей доложил, а сама Марина.И все же без Манфреда тут не обошлось. Он почему-то не поверил Алёне, что онанашла в водостоке только тряпку. Не поверил – и послал старуху выведать все,что можно…