– Да я и сам теперь вижу…

– Не боялся, что жильцы проснутся и в ухозаедут? – деловито поинтересовался Смолин.

– Так они ж все выехали… кроме Витька. Но он-то к ночиуже пластом…

– Логично… – проворчал Смолин.

– А вы-то как здесь?

– А я тут живу, – сказал Смолин. – Я тутлегальным образом прикупил квартирку, вот и обитаю…

– Лобанского?

– Правильно мыслишь, Степа, – сказал Смолин.

– Ну, понятно… Я б тоже… У старика много чего, надополагать, еще осталось. Только Витек заломил такие деньги… Я ж не знал, впустуюони пропадут или удастся отбить… А как вы, Василий Яковлевич? – спросил онс живейшим интересом. – Много всего в квартире?

– Есть кое-что, – сказал Смолиндипломатично. – И деньги, в общем, отбить можно, даже с некоторойприбылью. Вот только сокровищ, Степа, увы, нету…

– Да я и не думаю… Бывал я у него. Ничего тамособенного.

– Бывал, говоришь? – спросил Смолин. – Воткстати… У тебя со временем как? Много свободного, я полагаю, если ты за полночьтут отираешься?

– Да навалом. Я Нинке сказал, что до утра буду натоварном дворе ждать контейнер из Шантарска…

– Тогда пошли, – сказал Смолин.

– Куда?

– Ко мне в гости. Есть к тебе парочка вопросов… Кстати,ты в стайку Лобанского не заглядывал?

– В первую очередь. Только там один хлам, как и впрочих. А что?

– Да так, для порядка. Пошли?

Выходя, Смолин хозяйственно погасил свет и плотно прикрылдверь подвала. На верхней площадке Степа задрал голову:

– Действительно, с чердака нужно было начинать… Замокеще Хрущева должен помнить… С тех пор, такое впечатление, и не лазили – вон,отсюда ржавчину видно… Но вы ж теперь, я так понимаю, чердак себе подгребете?

– Уж не посетуй, чадушко… – с улыбкой развелруками Смолин. – И главное, всё по правилам. Я тут единственныйквартировладелец, остальные слиняли. Все остальное скупил, правда, один прыткиймолодой человек – но у меня все же есть в данном вопросе определенные законныеправа по чердаку шастать… Заходи. Угощать, честно говоря, нечем, но к чемуугощения ночью? В комнату проходи, что нам на кухне торчать, как, простигосподи, интеллигентам совковым… Садись. Рассказывай.

– Что?

– Ту сигаретницу Фаберже, что ты мне тогда толкнул, уЛобанского прикупил?

– Ну да, – после некоторого молчания созналсяСтепа. – А что, все честно, он продал, я купил… Честно уж говоря, я у неговсе купил – и те две солонки, и портсигар, и сумочку… Все серебро, что вамтогда привез.

– А говорил – у разных людей, – мягко укорилСмолин.

– Василий Яковлевич, это ж бизнес… К чему светить местагрибные и рыбные? Вы б, чего доброго, сами сюда и нагрянули, как оно, я смотрю,и вышло. Фаберже, правда, оказался один-единственный…

Смолин мрачно чертыхнулся про себя. Он уже откровенно жалел,что все привезенное Степой (за исключением Фабера) столкнул моментально иотносительно дешево. Ну, сделанного не воротишь, кто б знал… А теперь, учитываяисточник, откуда вещички поступили, можно предполагать, что и что-то из прочихсеребрушек вышло из мастерских Фаберже. То, что на них не было его клейма, ещеничего не доказывало: вопреки распространенному среди дилетантов убеждению,свое фирменное клеймо Фаберже на вещах, вышедших из его мастерской, частенькокак раз и не ставил. Многое из того, что для него делали, например, Рукерт,Шрамм, Ниукканен, да и другие, отмечено только их «именниками» – хотя вещисоздавались по заказу Фабера, им продавались. Так уж тогда было принято. Ипринадлежность многих вещей мастерским Фаберже эксперты определяют по чистойинтуиции. Ну, да что уж теперь слезы лить, что с возу упало…

– И часто ты у него вещи покупал? – спросилСмолин.

– Один раз. Он вообще-то их продавал с превеликойтоской… Деньги срочно понадобились. Он книжку хотел издавать.

– Что еще за книжку?

– Ну, свою собственную. У него ж было три книжки, вызнаете? Краеведение и все такое…

– Знаю, конечно, – сказал Смолин. – Успелпролистать. Вон они стоят… А что, он и четвертую писать собирался?

– Почему – «писать»? Он ее уже написал, я сам рукописьвидел – толстенная. Я ему бесплатно рисунки ксерил – ну, ради поддержанияотношений на будущее. Там ему нужно-то было всего десяток ксерокопий, деньгисмешные…

Смолин задумчиво прищурился. Они со Шварцем и Фельдмаршаломчуть ли не сутки – все светлое время и бо льшую часть прошлой ночи – методично,с большой сноровкой инвентаризовали, так сказать, доставшееся наследство. Да ичасть сегодняшнего дня, не управившись, прихватили. Абсолютно всё имевшее хотьмаленькую ценность, было ими учтено и оприходовано, да вдобавок разделено натри категории: продать сразу, придержать, выбросить потом нафиг.

Так вот, никакой рукописи не было. Пишущая машинка,старенький югославский «Юнис», имеется, вон она в углу, в белом чемоданчике.Пачка бумаги и ленты среди пересмотренного присутствовали. Но никакой рукописи,никаких записей.

– И про что была книга? – спросил Смолин безособого интереса (судя по трем предыдущим пролистанным им книгам, для него тамне могло быть ничего интересного).

– Откуда я знаю? Я ж не читал, зачем мне? Во-от такаястопа, на машинке отпечатанная, тут, кстати, и лежала, – он показал настол в углу, изобразил двумя пальцами толщину, что-то около пятисантиметров. – Заглавие было… насчет секрета… или тайны… ага! «Тайнапоследней Пасхи».

– Точно?

– Точно, зуб даю. Мне неинтересно было, я в церковь нехожу.

Смолин чуточку оживился. Как-никак Последняя Пасха…

– А рисунки были какие? Те, что ты ксерил?

– А! Вот это малость поинтереснее. Фабержевские былирисунки, точно…

– Как это – фабержевские? – спросил Смолин снешуточным недоумением. – С автографом его, что ли?

– Да нет… Там внизу, на каждом, напечатано было:«Фаберже, Санкт-Петербург». И орелик стоял двуглавый. Цветные рисунки,акварельки…

– Разбираешься? – хмыкнул Смолин. – Ты иживописью стал интересоваться?

– Да нет, к чему мне… Какая в Курумане живопись? Простостарший в кружок ходит, он этой акварелью все в доме измазюкал, хорошо еще, чтосмывается легко… Акварельки, точно. Семь рисунков я ему ксерил… На каждомтипографский штампик Фаберже и Санкт-Петербурга, еще имя чернилами написано,тоже на каждом… нерусскими буквами… а может, и не имя, а название какой фирмы,потому что странное такое…

– Вспомнишь?

– Да кто б помнил! Говорю вам, чернилами подписано,нерусскими буквами… на всех семи. А рисунки… Такие штуки, вроде яиц, на ножках,на подставочках… На одном вроде бы верблюдик сверху, про остальные не помню…Василий Яковлевич, да я ж их и не разглядывал особо, сделал ему копии, вот ивсе, на кой мне их разглядывать…