камня, и, поспав немного, проснулся. Видя себя на свободе, да еще в таком месте, где у него не будет недостатка в съестном, он счел себя самым благополучным ослом в свете. Потому, весьма обрадованный, он пустился ликовать, отплясывая, скача и бегая по лугу. А как на шее было у него гремучее ожерелье, он производил на бегу много треску, так что услыхал его заяц, отдыхавший меж кустов. Поднявшись и чутко вслушиваясь, заяц увидел и уразумел, что этот неслыханный гам производится ослом, и был ошеломлен видом такого зверя, в столь богатых оторочках и украшеньях (между зверьми непривычно было такое зрелище) и несшего с собою штуку, разливавшую такой трескучий звук: он убоялся какого-нибудь большого зла для всего того края, а потому, исправляя свою должность скорохода, опрометью кинулся ко двору царя-льва, чтобы известить его о сей новости, и, застав его вместе с великим канцлером за прогулкой перед дворцом, запыхавшись и дрожа, молвил так:

— Государь, мы все пропали! Знайте, что обнаружился в вашем царстве зверь, доселе невиданный, облеченный самыми богатыми облачениями, какие когда-нибудь являлись взору, и носящий на шее что-то такое шумливое, что нет зверя, чье сердце не содрогнулось бы, его заслышав. Кроме того, он бегает и скачет с великим проворством, так что, по моему мнению, это зверь, которому нет равного в свете и который так доблестен, что никакая сила против него не постоит; в общем, я думаю, конец пришел нашему краю.

Как это донесение смутило сердце льва, каждый может представить. И хотя он знал, что силы его велики, однако нежданная новость его обескуражила и заставила поджать хвост; потеряв присутствие духа, он стал глядеть на лиса. А тот, примечая великий его страх, хотя и сам не был от него свободен, ободрил льва, говоря, что не должно прислушиваться ко всем словам этого робкого гонца, который хотя не дерзнул бы лгать, однако, побежденный страхом, который не дает различить истину и заставляет вещи выглядеть иначе, уверился, что видит нечто больше того, что там на деле было.

— Я не знаю, что такое я видел, — отвечал заяц, — довольно того, что вы, пойдя туда сами, увидите эту штуку, которая заставит вас обомлеть и перепугаться разом.

Царь-лев решил созвать совет зверей и совещаться de modo tenendo. Но лис, не желавший, чтобы другие давали льву советы, сказал:

— Синьор, не подобает по всякому ничтожному поводу сзывать совет, словно вы лишены разумения и не смыслите править по обстоятельствам. Тут дело идет и о моем добром имени — будто у меня недостаточно разума, чтобы подать вам совет, когда у вас есть в том нужда. Далее, мне не кажется уместным сообщать эту новость другим: как бы не вызвать восстания среди зверей, которые, случись им приметить в вас малейший страх, будут вас поносить, уже не уважая того величия, которое признавали за вами прежде и которое воистину вам принадлежит. Лучше будет нам пойти туда, но скрытно, чтобы посмотреть, что это за зверь и верно ли все, возвещенное нашим гонцом. Потом мы сможем вынести решение, сообразное увиденному, и уладим все сами либо в согласии с мнением совета.

Лев, позволявший лису управлять собою во всяком деле, и в сем случае поступил по его словам. Итак, они одни направились к ослу, взяв в проводники зайца, который возвращался туда без всякой охоты. Шли они от кустов к кустам и так приблизились к лужку, где увидели пасущегося осла: от его вида они пришли в великое удивление и уразумели, что заяц объявил правду. С первого взгляда показалось лису, что это осел, но потом, приняв в соображение, что уши у него не как у ослов (они, как сказано, были обрезаны), он не мог этого сказать с уверенностью и даже решил, что это зверь другого какого-то рода, тем более что видел на нем столь пышную сбрую, какой на ослах не видано. Показалось ему, что это зверь покладистый и любезный, как ослы, так что он сказал льву, что хорошо бы подойти ближе, приветствовать его и узнать, кто он таков. Неохотно тот соглашался, но, лис его ободрял, и они вышли на луг, открывшись взору. Увидев их, осел немало смутился и, думая, что пропал, принялся ужасно пердеть от страха (что сильно напугало льва, не привыкшего слышать такие землетрясения). Вспомнив все, чему он выучился, а именно: где сил недостает, там должно восполнить их хитроумием, — осел начал измышлять хитрость для своей защиты. Он не хотел открывать рот для рева, чтобы его не узнали, и не двигался с места, показывая, что из-за них не тревожится. Это было весьма важно, ибо, по пословице, кто показывает страх врагу, погиб уже больше чем наполовину, и напротив — показать, что не придаешь врагу важности, значит напугать его и ужаснуть.

Вследствие сего льва и лиса охватил немалый страх; если б они могли ретироваться с честью и благополучно, так бы и сделали. Но они выдвинулись так далеко вперед, что не знали, как поступить; некоторое время они стояли в сомнении, приблизиться им или нет, и дожидались какого-нибудь его движения. Видя, однако, что он занимается своими делами, они двинулись вперед, и лис с великим почтением его приветствовал, молвив так:

— Приветствую ваше превосходительное зверинство, синьор зверь несравненный и величественный видом. Знайте, что здешние звери получили величайшее удовольствие от вашего появления в сих местах. Поэтому они отправили нас двоих изъявить вам почтение и пригласить в покои, вам приготовленные, дабы вы прияли от них те ласки и почести, какие они смогут вам учинить, и хотя оные не отвечают вашему достоинству, однако не будут вам неприятны, ибо вы узнаете, что происходят они от искренности сердечной. И чтобы мы остались более довольны вами, а вы — нами, мы просим вас назвать ваше имя, кто вы и откуда идете.

Осел, исполнившись смелости от этой смиреннейшей речи, подумал, что хорошо будет изобразить сановитого зверя, каким, по-видимому, его воображают. Поэтому он, подняв голову, отвечал с великой степенностью и в весьма скупых словах. Он сказал, что хотя должен выказать им некоторое недовольство, затем что они дерзновенно подступили к его особе и дерзнули спросить о его имени, однако, полагая, что это следствие великого их простодушия, он не только прощает им таковую дерзость и столь малое уважение к его величию, но и желает их удовольствовать, тем более что они сделали ему приглашение столь приязненное. К этому он прибавил, что сообразно своему величию он