Патрик поднял руку в безмолвной просьбе о понимании, а потомвстревоженно взглянул на Мэтта, безразлично созерцающего всю сцену.

— Мне нужно идти, — пробормотал старик и, стараясь загладитьнеловкость, спросил:

— Передать что-нибудь Джули от тебя?

— Передайте мое глубокое сочувствие, — спокойно ответилаона, отыскивая глазами манто и сумочку, по поводу того, что она выросла в семьебессердечных мужчин.

Она не заметила, как сжались челюсти Мэтта, но почувствоваларуку Патрика на своем плече и остановилась, хотя не пожелала обернуться. Рукасвекра упала, и он, не сказав ни слова, вышел.

В тот момент, как за ним закрылась дверь, в комнатевоцарилась тишина. , тяжелая… удушающая… напряженная. Мередит шагнула вперед,намереваясь взять вещи, но Мэтт поймал ее за руку и потянул обратно.

— Я надеваю пальто и ухожу, — сообщила она.

— Нам нужно поговорить, Мередит, — сказал он тем холоднымвластным тоном, который она особенно ненавидела.

— Тебе придется применить силу, чтобы заставить меняостаться, — предупредила Мередит, — а если ты сделаешь это, завтра утром будетвыписан ордер на твой арест, так что помоги мне Бог!

Не зная, смеяться ему или злиться, Мэтт напомнил:

— Ты сама сказала, что желаешь встречаться наедине со мной.

— Я просила держать наши отношения в секрете! Мэтт понял,что ничего не добьется, а ее враждебность возрастает с каждой минутой, поэтомурешился на то, чего никогда бы не сделал в другой обстановке, — начал угрожать:

— У нас соглашение! Или тебе уже все равно, что случится сФилипом?

В ответ он получил взгляд, полный такого презрения, чтоневольно спросил себя, уж не ошибся ли относительно ее способности ненавидеть.

— Нам необходимо поговорить, — уже более мягко повторил он,— либо здесь, либо у тебя дома. Выбирай.

— У меня дома, — горько пробормотала она. Четверть часа доее дома они просидели в полном молчании К тому времени, как она открыла дверь вквартиру, атмосфера буквально потрескивала от напряжения.

Мередит включила лампу и подошла к камину, держась как можнодальше от Мэтта.

— Ты сказал, что хочешь поговорить, — невежливо напомнилаона и, скрестив руки на груди, прислонилась плечом к каминной доске, ожидая,когда он снова начнет запугивать и принуждать ее. Но вместо этого Мэтт сунулруки в карманы и встал в центре гостиной, медленно оглядывая уютную комнату,словно завороженный каждым предметом мебели, каждой безделушкой.

Мередит раздраженно наблюдала, как он берет снимок Паркера взатейливой старинной рамке с приставного столика у дивана. Поставив фотографиюна место, он перешел к антикварному секретеру, которым Мередит пользовалась какписьменным столом, потом к обеденному столу с серебряными подсвечниками,стульям в стиле королевы Анны с коленкоровой обивкой, стоявшим перед камином.

— Что ты делаешь? — настороженно осведомилась Мередит.

Мэтт поднял на нее глаза, и веселый блеск в них был таким жепугающим, как и слова:

— Удовлетворяю многолетнее любопытство.

— Насчет чего?

— Относительно тебя, — пояснил он. Мередит показалось, что вголосе его звучали нотки нежности. — Я хочу знать, как ты живешь.

Жалея о том, что она сама загнала себя в угол и приперла кстене, Мередит с подозрением наблюдала, как он медленно идет к ней иостанавливается совсем рядом, по-прежнему держа руки в карманах.

— Ты любишь набивной коленкор, — заметил он с мальчишескойулыбкой. — Я и представить себе не мог Однако тебе это идет — антикварные вещии яркие цветы… создают уют и тепло. Мне очень нравится.

— Прекрасно, теперь я умру счастливой, — откликнулась Мередит,настороженность которой возрастала с каждой минутой.

— Но все-таки, о чем ты хотел поговорить?

— Прежде всего, интересно узнать, почему ты сегодня злишьсяеще больше, чем вчера?

— Могу объяснить, дрожащим от подавляемой неприязни голосомответила она. — Вчера я поддалась твоему шантажу и согласилась встречаться стобой следующие одиннадцать недель, но при этом отказываюсь, слышишь,отказываюсь участвовать в фарсе, который ты, очевидно, желаешь разыгрывать.

— В каком фарсе?

— Можешь не притворяться, что ты желаешь примирения ивоссоединения семьи, как делал это перед адвокатами и своим отцом! Тебе нужнатолько месть, и теперь ты нашел куда более тонкий и дешевый способ отомстить,чем подать на Филипа в суд!

— Прежде всего, — заметил он, — я мог бы устроить публичнуюказнь в зале суда за те пять миллионов, что обещал отдать тебе! Послушай,Мередит, — убеждал он, — не нужна мне никакая месть! Я уже говорил тебе насовещании, почему мне так нужны эти одиннадцать недель с тобой! Между намисуществует что-то… и всегда существовало, и даже одиннадцать лет не смоглиубить этого. Я хочу, чтобы у нас появился шанс!

Рот Мередит сам собой открылся; она недоуменно уставилась наМэтта, не понимая, то ли обрушиться на него за бесстыдную ложь, то ли просто рассмеятьсяему в лицо. Неужели он ожидает, что она поверит ему?!

— Означает ли это… — она с трудом подавляла рассерженныйистерический хохот, — ..что ты все эти годы питал ко мне нечто вроде нежныхчувств?

— А ты поверила бы, скажи я, что это чистая правда?

— Да я была бы последней идиоткой, если бы поверила вподобное! Я уже говорила тебе сегодня, что всякий, кто подписывается нажурналы, знает о твоих бесчисленных романах!

— Это бессовестная ложь и омерзительное преувеличение, какты прекрасно знаешь, черт возьми! Мередит скептически подняла брови.

— Дьявол! — выругался Мэтт, рассерженно проводя рукой поволосам. — Я не ожидал этого. Только не это.

Повернувшись, он резко отошел и снова начал говорить. Голосзвенел едкой иронией:

— Сможешь ли ты поверить, если я признаюсь, что все эти годыпосле нашего развода не мог забыть о тебе? Так вот, это чистая правда! Хочешьузнать, почему я работал до полусмерти и пускался в безумные авантюры, пытаясьудвоить и утроить каждый свой цент? Желаешь узнать, что я делал в тот день,когда понял, что мое состояние равно миллиону долларов?

Ошеломленная, неверящая, но невольно завороженная, Мередитне сводила с него глаз и, сама того не желая, слегка кивнула.

— Я зарабатывал деньги, — рявкнул он, — из-за безумного,одержимого желания доказать тебе, на что способен! В ту ночь, когда я понял,что владею миллионом, открыл бутылку шампанского и поднял бокал в твою честь.Это был не очень дружеский, но, несомненно, красноречивый тост: «За тебя, моярасчетливая, жадная жена, желаю тебе всю жизнь жалеть о том дне, когда ты отменя отвернулась!» Сказать тебе, — с горечью продолжал он, — что я чувствовал,когда понял, что у каждой женщины, которая оказывалась в моей постели, голубыеглаза и светлые волосы, как у тебя, и что я на самом деле сплю с тобой!