Если вовремя убрать стул, на ногах не устоит никто. Это и произошло. Справедливости ради, того, что будет сопутствовать падению, я предугадать не смог. Пытаясь сохранить равновесие, обидчик Аннеты рефлекторно ухватился за скатерть. Благо, она не была сплошной на весь стол, тем не менее, получилось довольно громко. Когда закончился звон от разбитой посуды, и испуганный женский визг, мне только и оставалось, что участливо спросить в наступившей тишине, потому что музыканты на время забросили свое занятие:

— Помочь вам подняться?

Облитый вином, и щедро осыпанный закусками виновник с растерянным видом продолжал сидеть на полу, отчетливо понимая, насколько сейчас смешон. Вскакивать на ноги, лихорадочно стряхивать прилипшее, и полным негодования голосом бросать вызов?

— Вы знаете причину, и вам наверняка известно мое имя. Обращайтесь, если в чем-то смогу помочь. Пойдем, Аннета.

Отчасти мне его было жалко. Я видел, какими восторженными глазами он смотрел на нее в тот момент, когда еще не опознал как цель. И неприятно. Мое имя во многом известно благодаря скандалам, и вот вам очередной. В доме человека, который не сделал мне ничего другого, кроме добра.

— Это было важно, Даниэль?

— Поверь, у меня не оставалось другого выхода.

— Если хочешь, мы можем исчезнуть прямо сейчас, и пусть что хотят, то и думают.

Мы бы так и поступили, если бы не преградившая путь хозяйка дома.

— Даниэль, не желаю знать побудившие вас причины, надеюсь, они были серьезными, но даже не вздумайте уходить!

Николлета сар Штраузен внезапно вздрогнула, поспешно отвернулась, достала кружевной платочек и, приложив его ко рту, издала непонятный, похожий на кашель звук. Перед тем как она скрылась в дверях, ее сотрясло еще раз.

— Даниэль, Николлета болеет и у нее приступ⁈ — испуганно спросила Аннета. — Мы столько времени провели вместе, и она выглядела жизнерадостной женщиной!

— Думаю, все гораздо проще: она не желает, чтобы гости увидели ее смех.

Слишком веселые искорки я нашел в глазах матери Клауса, несмотря на строгость лица. Мне по-прежнему было непонятно, как отнесется к инциденту ее муж, но в том, что Николлета на нашей стороне, сомневаться не приходилось.

Остаток приема прошел замечательно. Да и закончился он не менее хорошо. Когда расходились гости, провожавшая всех госпожа сар Штраузен вновь подошла к нам.

— Аннета. — Сказала она. — Не ревнуйте своего мужа к стареющей женщине, и дайте мне, пожалуйста, возможность сказать ему несколько слов наедине.

Мы отошли в сторону, и Николлета не произнесла ни единого. Посмотрев на Аннету, она тайком показала мне большой палец. Жест, означающий высшую степень похвалы. Он не принят среди аристократии, которая считает его простонародным, и тем приятней было увидеть от человека, перу которого принадлежит книга о правилах хороших манер.

Мы вышли во двор, и сар Дигхтели как раз садились в карету. Завидев нас, Антуан приглашающе махнул рукой: присоединяйтесь, поедем вместе! Также молча я отказался. Иначе придется забыть о замысле прогуляться по ночному Гладстуару, отпустив свою взятую в аренду где-нибудь поближе к их дому.

— Ну и каковы впечатления от столичной жизни? — спросил я у Аннеты, когда мы уже шли по набережной Брикберса. — Вряд ли мне удастся предложить больше. Поверь, повсюду одно и тоже. Роскошь одних, и угодливые взгляды тех, кто ее лишен. Задумаешься порой об этом и становится грустно: к чему стремиться, о чем мечтать⁈ Добиться чего-то подобного, и ходить среди гостей с важным видом: ну что, черви навозные, чувствуете разницу между собой и мной⁈

— Господин сар Штраузен так не выглядел.

— Думаешь, ему нужны эти балы? Положение обязывает, иначе не поймут. Клаус мне рассказывал, как он любит отдыхать.

— И как же?

— Его библиотека появилась вовсе не по той причине, чтобы он смог лишний раз выставить напоказ свое состояние, а заодно блеснуть просвещенностью. Нет, он их любит. Потому и лучший отдых для него — удалиться от всех, взять в руки какую-нибудь, укрыться старым пледом, которым его мама в детстве укутывала, когда он болел, и чтобы рядом был пес, а тот от старости давно ослеп. Вот, казалось бы, и ведь не подумаешь! Сар Штраузен достоин всяческого уважения вовсе не по той причине, что золота у него полные сундуки. Знаешь, каким для меня было одно из трех самых удивительных событий в жизни? Когда Клаус рассказал, сколько денег его отец тратит на благотворительность без всякой шумихи вокруг своего имени. То, о чем все знают — ночлежки, школы, печатные дома с бесплатными книгами для бедноты, лишь малая часть. Извини, я отвлекся от темы. Что там о впечатлениях?

— Вкусное блюдо, — кивнула Аннета. — Но его категорически нельзя переедать. И, тем более, делать смыслом жизни.

— А в чем ты себе представляешь смысл?

— Мне кажется, у женщин есть свой долг.

— И какой же он?

— Мужчина должен быть уверен, что каждый раз он возвращается в дом, где его ценят, любят и ждут. Но это совсем не означает того, что жена обязана в своем муже полностью раствориться. Ценят личности, а тени от них не замечают. Даниэль, в чем смысл жизни для тебя?

Усеянное звездами небо и глаза Аннеты. Их сочетание было красиво.

— Когда-то я хотел стать лучшим со шпагой, но в последнее время не задумывался. Делал то, что казалось важным, и откладывал, пока не состоится разговор с отцом Клауса. Хотелось бы заняться чем-то значимым не только для себя, но и для других. Но что я умею? Военная карьера не подойдет: слишком ценю личную свободу. Коммерция тоже. Мне кажется унизительным искать выгоду там, где другие могут ее потерять. В политику приходят в двух случаях, когда куча денег или пытаясь на ней заработать. Что еще осталось, наука? Для человека, нахватавшегося всего, но понемногу, она далеко не самый простой путь. Опасаюсь, Аннета, со мной тебя ждет не слишком легкая жизнь. Но я попытаюсь что-нибудь придумать, ведь это очередной вызов, а сколько их у меня уже было?

Глава 20

Глава двадцатая

— Не замерзла?

Прервав прогулку, мы сидели за столиком кафе на набережной Брикберса.

— Нет-нет, продолжай!

— Многие люди обожают принимать себя за личность, но ведь это куда большее, чем просто деньги и слава. Смотришь порой на какого-нибудь господина. И слова у него полны благородства, и рыцарь он,